Рассказ об этом редкостном событии был напечатан в одном из
номеров журнала "Ребус" за 1892 год. Письмо женщины, столь необычно извещенной
о смерти любимого ею человека, предваряется пояснениями ее знакомого, В.
Стэда.
"У меня есть знакомая ирландка, - пишет В. Стад, - бывшая замужем за
одним видным почтовым чиновником в Дублине.
Овдовев, она через некоторое
время снова вступила в брак, оказавшийся крайне неудачным.
Второй муж ее,
инженер, был необыкновенно талантливый человек, отличавшийся блестящим умом. К
несчастью, честность не находилась в числе его блестящих качеств. В один
далеко не прекрасный для нее день моя приятельница узнает, что ее муж уже
женат и - мало этого - что первая жена его жива и здорова. Моя приятельница -
женщина с сильным характером. Узнав роковую для нее весть, она тотчас же
оставила мужа и уехала в Лондон.
Ирвинг Ф., ее муж, узнав только через два
года, что она живет в Лондоне, бросил свою семью, с которой он находился в
Италии, и приехал к своей второй, страстно любимой жене. Сцены, происходившие
в это время между ними, были крайне тяжелы и даже грозили окончиться
трагически. К счастью, обманутая им женщина, хотя тоже безумно любила его,
обладала настолько твердым характером, что, несмотря на целый ряд бурных сцен,
наотрез отказалась сойтись с ним снова.
Отвергнутый снова уехал в Италию,
осыпая ее горькими упреками.
Несколько месяцев спустя после его отъезда моя
приятельница пришла ко мне и сказала, что она боится, что с ее "мужем"
случилось что-нибудь дурное, потому что накануне вечером его голос громко
позвал ее из-за окна, а ночью она ясно видела его самого у себя в комнате.
Бедная женщина была сильно опечалеча этим событием. Я посмеялся над ее
впечатлительностью и приписал все это галлюцинации, вызванной пережитыми
бурными сценами при расставании с любимым человеком. Но не прошло и недели,
как она получила из Италии письмо, извещавшее ее, что Ирвинг Ф. скончался
скоропостижно в такой-то день и час.
Потом я узнал, что несчастный человек
был в страшном отчаянии от разлуки со второй женою и все время по возвращении
из Лондона в Италию пил вмертвую. В пьяном же виде он вышел как-то из дому и
был найден мертвым в тот самый вечер, когда его голос звал из-за окна любимую
жену. Никто не знает, умер ли он естественной смертью или же лишил себя жизни
сам.
На днях я написал леди Дж. Ф., прося ее письменно изложить мне,
насколько она может подробнее, все, что она видела и слышала во время этого
оригинального события".
Вот письмо леди Дж. Ф.
"В конце лета 1886 года, - так
начинает свое письмо леди Джорджина Ф., - мы с Ирвингом находились в Италии,
на берегу Неаполитанского залив. Жили мы в гостинице "Вашингтон", в комнате №
46.
В это счастливое для меня время я еще считала себя законной женою
Ирвинга, и мы крепко любили друг друга. Семья его была против нашего брака, и
вот как-то утром, разговорившись о наших семейных делах, мы дали друг другу
клятвы в том, что никогда и ничто не разлучит нас: ни бедность, ни клевета, ни
преследования его родных - словом, ничто земное. Оба мы говорили, что
согласимся скорее умереть, чем расстаться друг с другом.
От жизни земной
разговор наш перешел на загробную, и мы долго беседовали о будущей жизни душ
умерших людей. Я недоумевала, могут ли души умерших сообщать о своем переходе
в лучший мир пережившим их друзьям. В конце концов мы дали друг другу
торжественную клятву, в случае возможности возвращения душ на землю, что тот
из нас, кто умрет первым, явится к пережившему его.
Вскоре после этого я
узнала, что он женат, и, как вам известно, мы расстались. Я оставила его, а в
1888 году он приехал за мною в Лондон. Во время его пребывания в Лондоне я
как-то спросила его, помнит ли он данное обещание явиться мне после
смерти.
- О, Джорджи! Тебе нечего напоминать мне об этом! - воскликнул он.
- Ведь моя душа - частица твоей, и никогда ничто, даже в самой вечности, не
сможет разъединить их. Никогда, даже и теперь, когда ты относишься ко мне с
такой жестокостью. Если даже ты будешь женою другого, души наши все-таки
останутся слитыми в одно. Когда я умру, моя душа явится к тебе.
В начале
августа 1888 года Ирвинг уехал из Лондона в Неаполь.
Последние слова его ко
мне были, что я никогда больше не увижу его; увижу, во уже не живым, так как
он не
может жить с разбитым сердцем и сам положит конец своей разбитой
жизни.
После своего отъезда он не писал мне ни разу, но я никогда не
верила, что он лишит себя жизни.
В ноябре я писала ему письмо в Сарно, но
ответа не получила. Думая, что он или уехал из Сарно, или болен, или же
путешествует и поэтому не заходил на почтамт, я успокоилась на этом и даже не
подумала о возможности его смерти.
Время шло, и до 28 ноября со мною не
случилось ничего особенного.
В эту ночь я сидела за столом около камина и
усердно просматривала классные тетради.
Было около половины первого.
Оторвав случайно глаза от рукописи, я взглянула на дверь и вдруг на пороге
увидела Ирвинга. Одет он был так, как я его видела в последний раз: в пальто и
цилиндре, руки были опущены, по свойственной ему привычке. Он держался очень
прямо, как всегда, голова его была поднята кверху, на лице - выражение
серьезное и полное достоинства. Лицо его было обращено ко мне и вдруг приняло
странное, скорбное выражение, сделалось бледно, как у мертвеца. Казалось, он
страдал от невозможности заговорить или шевельнуться.
В первую минуту я
подумала, что он живой, и, смертельно испуганная, с громко бьющимся сердцем,
дрожащим голосом вскрикнула: о!
Но звук моего голоса еще не замер в
воздухе, как фигура его начала таять и, страшно сказать, как таять: он сам
скрылся сперва, а довольно долгое время спустя исчезли его пальто и шляпа. Я
побелела и похолодела от ужаса и была до того напугана, что не могла ни
встать, ни позвать на помощь. Страх до такой степени овладел мною, что я
просидела всю ночь, не смея тронуться с места, не смея ни на секунду оторвать
глаз от двери, у которой мне показался призрак Ирвинга. С невыразимым
облегчением увидела я проблески рассвета и услышала рядом движение других
жильцов.
Несмотря, однако, на все случившееся, я ни на минуту не подумала,
что он умер и что это исполнение его обещания.
Я старалась стряхнуть с себя
овладевшее мной нервное состояние и объяснила себе это явление галлюцинацией
зрения, так как перед этой ночью я несколько ночей подряд провела за
работой.
"А все-таки это странно, - думалось мне иногда, - очень уж все это
было реально".
Прошло три дня.
Как-то вечером я снова сидела одна и
занималась, как вдруг голос Ирвинга, громкий и ясный, позвал меня из-за
окна.
"Джорджи! Ты здесь, Джорджи?" - спрашивал этот голос.
Убежденная в
том, что Ирвинг вернулся в Англию, - я не могла ошибиться, я слишком хорошо
знала его голос, - встревоженная и смущенная, я выбежала на улицу.
Страшно
разочарованная вернулась я в свою комнату. Я тревожилась за его судьбу в
последнее время и действительно была бы рада, если бы на этот раз он сам
приехал ко мне.
"Нет, это он, - думала я. - Это должен быть Ирвинг.
Ведь я же своими ушами слышала, как он позвал меня. Наверное, он спрятался в
одном из соседних подъездов, чтобы посмотреть, выйду ли я к нему навстречу,
вообще, что я буду делать". Я надела шляпку и прошла до конца улицы,
заглядывая в каждый подъезд, где он мог спрятаться.
Никого.
Позднее,
ночью, я поразительно ясно слышала, как Ирвинг кашлял под моим окном, и кашлял
нарочно, как это делают, желая привлечь чье-нибудь внимание.
И вот, начиная
с этой ночи, в течение девяти недель я постоянно слышала голос Ирвинга иногда
ежедневно, в течение целой недели, потом три раза в неделю, потом через две
ночи, потом через три или четыре.
Начиная с полуночи, а иногда я позже,
голос его говорил со мною в течение целой ночи:
"Джорджи! Это я!" - говорил
он иногда. Или же:
.Джорджи! Ты дома? Поговори с Ирвингом".
Потом
наступала длинная пауза, после которой раздавался глубокий, странный,
нечеловеческий вздох.
Иногда он совсем не говорил ничего, кроме: "Ах,
Джорджи, Джорджи!"
И это целую ночь.
Однажды ночью, во время страшного
тумана, Ирвинг позвал меня так громко и ясно, что я моментально встала с
постели, уверенная, что это не галлюцинация.
"Он должен быть здесь, -
говорила я самой себе. - Он живет здесь, где-нибудь поблизости, это ясно как
Божий день. А если его здесь нет, то это только значит, что я схожу с
ума".
Я вышла на улицу. Густейший, черный туман стоял вокруг меня
непроницаемою стеной.
Нигде ни огонька.
Я громко крикнула:
- Ирвинг!
Ирвинг! Иди сюда ко мне! Ведь я знаю, что ты прячешься, чтобы испугать меня!
Ведь я же сама видела тебя! Иди сюда и перестань дурачиться!
И вот, клянусь
вам моей честью, в нескольких шагах от меня, из тумана, раздался его
голос:
- Это только я, Ирвинг!
Потом глубокий, страшный вздох замер в
отдалении.
Каждую ночь я продолжала слышать кашель, вздохи и стоны.
В
конце девятой недели я получила обратно мое письмо с пометкой на нем
неаполитанского консула: "Сеньор О'Нейл умер"
Ирвинг О'Нейл умер 28 ноября
1888 года, в тот день, когда он мне явился,
Странным во всей этой
истории является то обстоятельство, что, как только я узнала чисто земным
способом о смерти Ирвинга, его страждущий дух, казалось, успокоился; по
крайней мере с этого дня я больше никогда не слышала его голоса. Точно он
знал, что никто не извещал меня о его смерти, и сам всеми силами стремился
уведомить меня о ней. Я была так поражена его появлением 28 ноября 1888 года,
что нарочно записала это число с намерением написать ему об этом. Я и
написала, но мое письмо пришло в Сарно уже после его смерти. Что голос был
его, в этом для меня нет никаких сомнений, потому что у него был совсем
особенный голос, какого я никогда и ни у кого не слышала. И при жизни, раньше
чем постучать в дверь и войти, он всегда прежде звал меня в окно.
Когда его
голос говорил: "Ах, Джорджи!", - это звучало так ужасно, так безнадежно
грустно, вздох его говорил о таком безграничном отчаянии, что сердце
обливалось кровью от невозможности облегчить его, чувствуя притом его
близость.
Но, как я уже сказала, с получением материального извещения о его
смерти все явления прекратились.
Вот все, что я могу вам сообщить о бывшем
со мною сверхъестественном случае. Джорджина Ф."
обращений к странице:11743