Главная
Блоги
  Войти
Регистрация
     


Психология жизни

Последние 7, 30 поступлений.
Как полюбить себя и обрести успех в жизни
Вернись я все прощу
Переизбыток полезности
Как перестать есть на эмоциях?
Шесть причин слабости
Как увеличить пространство интерьера
Как создать мощный поток клиентов
 Дневник мудрых мыслей  Общество успешных  Страница исполнения желаний  Анекдоты без цензуры  Генератор Позитива
Партнеры проекта
 







Партнеры проекта
Психологическая литература > Вероника решает умереть

Вероника решает умереть

Автор:www
Добавлено : 21.04.2005 20:05:00


Содержание
3         [версия для печати]

- Вы, кажется, любите играть на пианино, - сказал он, стараясь сохранять полную невозмутимость.

- А сумасшедшие любят слушать. Вчера один просто оторваться не мог.

- Эдуард. Он кому-то говорил, что восхищен. Кто его знает, а вдруг снова начнет питаться как нормальные люди.

- Шизофреник любит музыку? И обсуждает это с другими?

- Да. И я готов поспорить, что вы сами понятия не имеете, о чем говорите.

Этот врач с выкрашенными в черный цвет волосами, скорее напоминавший пациента, был прав. Вероника много раз слышала о шизофрении, но действительно понятия не имела, что это означает.

- Его можно вылечить? - поинтересовалась она, пытаясь узнать что-либо новое о шизофрениках.

- Его можно контролировать. Пока еще досконально не известно, что происходит в мире душевнобольных: здесь все новое, с каждым десятилетием меняются методы лечения. Шизофреник - это человек, имеющий естественную склонность отстраняться от этого мира до тех пор, пока, вследствие какого-нибудь события - тяжелого или не очень, - он не создаст реальность, существующую лишь для него одного. Заболевание может протекать в виде полной отстраненности, которую мы называем кататонией, а бывают улучшения состояния, позволяющие пациенту работать, жить практически нормальной жизнью. Все зависит лишь от одного: от окружения.

- Создаст реальность, существующую лишь для него одного, - повторила Вероника. - А что такое реальность?

- Это то, что, по мнению большинства, должно быть. Не обязательно лучшее, или более логичное, но приспособленное к коллективному желанию. Вы видите, что у меня на шее?

- Вы имеете в виду ваш галстук?

- Очень хорошо. Ваш ответ - это логичный ответ, типичный для совершенно нормального человека: "Галстук"! А вот сумасшедший сказал бы, что у меня на шее разноцветная тряпка, смешная и бесполезная, завязанная сложным образом, затрудняющая движения головы и требующая дополнительных усилий для того, чтобы в легкие мог входить воздух. Если я отвлекусь, находясь около вентилятора, то могу умереть, поскольку эта тряпка меня задушит.

Если бы сумасшедший спросил меня, для чего нужен галстук, мне бы пришлось ответить: абсолютно ни для чего. Даже не для украшения, поскольку в наше время он превратился в символ рабства, власти, отчужденности. Единственная польза от галстука в том, что можно прийти домой и снять его и получить ощущение, будто мы свободны от чего-то, сами не зная от чего. Но разве чувство облегчения оправдывает существование галстука? Нет. И при этом - если спросить у сумасшедшего и у нормального человека, что это, - здоровым будет считаться тот, кто ответит "галстук". И не важно, кто из них ответит правильно. Важно, кто из них прав.

- Итак, вы делаете вывод, что я не сумасшедшая, поскольку дала правильное название разноцветной тряпке?

Нет, ты не сумасшедшая, - подумал доктор Игорь, авторитет в данной области, на стене кабинета которого висело несколько дипломов. Посягать на собственную жизнь присуще человеку. Он знал многих людей, поступавших подобным образом и тем не менее сюда не попадавших. Они казались скромными и нормальными только потому, что не избрали скандальный метод самоубийства. Они убивали себя потихоньку, отравляя себя тем, что доктор Игорь называл Купоросом.

Купорос был токсичным продуктом, симптомы присутствия которого он нередко обнаруживал в разговорах со знакомыми ему мужчинами и женщинами. Сейчас он писал на эту тему диссертацию, которую представит на рассмотрение Академии наук Словении. Это будет самый важный шаг вперед в области изучения психических заболеваний с тех пор, как доктор Пинель приказал снять с душевнобольных кандалы, ошарашив медицинский мир открытием, что некоторые из них могут быть излечены.

Подобно либидо - обнаруженной Фрейдом химической реакции, отвечающей за половое влечение, которую, однако, до сих пор не обнаружила ни одна лаборатория, - Купорос выделяется организмом человека, переживающего страх. Правда, даже современные спектрографические исследования пока еще не обнаружили ничего подобного. Однако его легко распознать по вкусу - не сладкому, не соленому, а горькому. Доктор Игорь - еще не признанный исследователь этого смертельного яда - назвал его по имени ядовитого вещества, которое в прошлом широко применяли императоры, короли и любовники всех мастей, у кого возникала потребность окончательно избавиться от той или

иной неудобной персоны.

Золотые это были времена, времена императоров и королей! В те эпохи люди жили и умирали романтично. Убийца приглашал жертву на роскошный ужин, слуга входил с двумя прекрасными чашами, в одной из которых к питью был подмешан купорос. Как трогательны были действия жертвы, бравшей в руку чашу, произносившей несколько любезных или агрессивных слов, с наслаждением выпивавшей содержимое, бросавшей удивленный взгляд на хозяина и мгновенно падавшей на пол!

Однако затем этот яд, который сегодня стоит дорого и который нелегко найти на рынке, был заменен более надежными средствами уничтожения, как-то: пистолетами, бактериями и т. п. Будучи по природе своей романтиком, доктор Игорь извлек на свет Божий полузабытое название, которым и окрестил душевную болезнь, которую ему удалось диагностировать и открытие которой вскоре потрясет мир.

Любопытно, что никто до сих пор не называл Купорос смертельным ядом, хотя большинство пораженных им людей определяло его вкус как "Горечь". В организме каждого - у кого в большей, у кого в меньшей степени - есть эта Горечь, подобно тому как почти у всех есть бацилла туберкулеза. Но и та, и другая болезни переходят в наступление лишь тогда, когда пациент ослаблен. В случае же Горечи почва для заболевания возникает, когда появляется страх перед так называемой "реальностью".

У некоторых людей, стремящихся создать реальность, в которую не в состоянии проникнуть никакая внешняя угроза, развиваются в гипертрофированной степени средства защиты от внешнего мира - незнакомцев, новых мест, непривычных переживаний - и их внутренний мир остается беззащитным. И именно здесь Горечь начинает причинять непоправимый вред.

Важной мишенью для Горечи (или Купороса, как предпочитал ее называть доктор Игорь) является воля. У людей, страдающих этим недугом, пропадает желание чего бы то ни было, и несколько лет спустя они уже не в состоянии выйти из своего мира. Они растратили огромные запасы энергии, строя высокие защитные стены, чтобы их реальность оставалась той, какой они сами желали ее Видеть.

Избегая внешних воздействий, они также ограничивают и свой внутренний рост. Они продолжают ходить на работу, смотреть телевизор, жаловаться на толкучку в транспорте, рожать детей, но все это происходит автоматически, без каких-либо больших внутренних переживаний, поскольку в конечном счете все находится под контролем.

Серьезной проблемой в связи с отравлением Горечью было то, что страсти - ненависть, любовь, отчаяние, восторг, любопытство - также перестают проявляться. Спустя некоторое время у людей, страдающих Горечью, уже не остается никаких желаний. У них нет воли ни жить, ни умереть, и в этом вся сложность ситуации.

Поэтому страдающих Горечью людей всегда пленяли герои и безумцы: они не боятся ни жить, ни умирать. И герои, и сумасшедшие равнодушны к опасностям, они идут вперед, хотя все кругом и пытаются их остановить. Сумасшедший совершает самоубийство, герой идет на муки и страдания во имя идеи, но и тот, и другой умирают, а пораженные Горечью дни и ночи напролет обсуждают глупость первого и славу второго. Это единственный момент, когда им хватает сил, чтобы вскарабкаться на собственную крепостную стену и выглянуть наружу. Но они тут же ощущают усталость в руках и ногах и возвращаются в повседневность.

Страдающий хронической Горечью замечает свою болезнь лишь раз в неделю: по воскресеньям после обеда. Поскольку в это время нет работы или облегчающих симптомы рутинных дел, появляется ощущение, что что-то не так, ведь теперь воцаряется адский покой, время стоит на месте и раздражение проявляется легче, чем когда-либо.

Но наступает понедельник, и вскоре пораженный Горечью забывает о своих симптомах, хотя и возмущается, что у него никогда не находится времени на отдых, и жалуется, что выходные пролетают слишком быстро.

Единственное достоинство этой болезни в том, что с социальной точки зрения она уже стала правилом. Поэтому отпала необходимость помещать людей в приют, за исключением тех случаев, когда отравление настолько сильно, что поведение больного становится опасным для окружающих. И все же большинство страдающих Горечью могут оставаться дома, не представляя угрозы обществу или другим людям, ведь благодаря возведенным ими же вокруг себя стенам они полностью изолированы от мира, хотя им и кажется, что они - часть его.

Доктор Фрейд открыл либидо и способ лечения связанных с ним болезней благодаря изобретению психоанализа. Доктору Игорю было необходимо не только открыть существование Купороса, но и доказать, что в данном случае лечение также возможно. Ему хотелось, чтобы его имя вошло в историю медицины, хотя он и осознавал, что донести до людей свои идеи ему будет непросто, ведь "нормальные" люди довольны своей жизнью и ни за что не признают свою болезнь, а больные являются движущей силой гигантской индустрии психиатрических больниц, лабораторий, конгрессов и т. п.

Я знаю, что сейчас мир не признает моих усилий, - говорил он себе, наполняясь гордостью оттого, что он не понят. Такова, в конечном счете, цена, которую приходится платить гениям.

- Что с вами? - спросила сидевшая перед ним девушка. - Вы, похоже, вошли в мир своих пациентов.

Доктор Игорь оставил без внимания неуважительное замечание.

- Можете идти, - сказал он.

 

Вероника не знала, день на дворе или ночь: доктор Игорь сидел при включенном освещении, но так было и каждое утро. Однако выйдя в коридор, она увидела в окне луну и поняла, что спала дольше, чем ей казалось.

По пути в палату она заметила висящую на стене в рамке пожелтевшую фотографию: на ней была центральная площадь Любляны - пока еще без памятника поэту Прешерну. По площади прогуливались пары, вероятно, был воскресный день.

Она взглянула на дату снимка: лето 1910 года.

Лето 1910 года. На фотографии были запечатлены в одно мгновение своей жизни люди, детей и внуков которых уже нет на этом свете. На женщинах были неуклюжие платья, все мужчины были в шляпах, пальто, галстуках (или разноцветных тряпках, как их называют сумасшедшие), гамашах и с зонтами.

А жара? Температура, вероятно, была такая же, как и в наше время летом, 35° в тени. Если бы появился какой-нибудь англичанин в узких шортах до колен и жилете -одежде, которая куда более кстати при такой жаре, - что бы подумали эти люди?

"Сумасшедший".

Она прекрасно поняла, что имел в виду доктор Игорь. И еще она поняла, что в ее жизни всегда было вдоволь любви, нежности, участия, но для того, чтобы обратить все это в счастье, ей недоставало лишь одного: немного сумасшествия.

И ведь родители все равно любили бы ее по-прежнему, но из страха причинить им боль она не осмеливалась заплатить цену, необходимую для осуществления своей мечты. Мечты, которая была спрятана в глубине ее души, но которую то и дело воскрешали концерт или запись прекрасной музыки. А между тем всякий раз, когда ее мечта пробуждалась, чувство безнадежности становилось столь глубоким, что она спешила немедленно вновь его усыпить.

С детства Вероника знала, в чем ее истинное призвание: стать пианисткой.

Она знала об этом с самого первого своего урока музыки, когда ей было двенадцать лет. Учительница считала ее очень талантливой и побуждала стать профессиональным музыкантом. Но между тем, когда однажды она, обрадовавшись победе на конкурсе, сказала матери, что бросит все ради того, чтобы посвятить себя игре на фортепиано, та ласково посмотрела на нее и ответила: "Доченька, игрой на пианино не прокормишься".

"Но ведь именно ты хотела, чтобы я научилась играть!"

"Для развития твоих музыкальных способностей, и только. Мужья это ценят, и ты сможешь при случае блеснуть на вечеринке. Так что выбрось-ка ты из головы свое фортепиано и иди учиться на юриста - это профессия будущего".

Вероника поступила так, как просила ее мать, будучи уверена, что у той за плечами достаточно жизненного опыта, чтобы давать правильные советы. Закончила школу, поступила на юрфак, получила диплом юриста с высокими оценками, но в итоге стала всего лишь библиотекарем.

Мне не хватало немного безумия.

Но, как это и происходит с большинством людей, она пришла к этому слишком поздно.

Вероника повернулась, чтобы идти дальше, но тут кто-то осторожно взял ее за руку. Она все еще находилась под воздействием успокоительного, поэтому не стала сопротивляться, когда шизофреник Эдуард увлек ее в другом направлении - в гостиную.

Луна все еще была прибывающей, и Вероника, внимая молчаливой просьбе Эдуарда, уже уселась за пианино, как вдруг из столовой послышались звуки мужского голоса. Кто-то говорил там с иностранным акцентом, - ей не доводилось слышать такой в Виллете.

Вероника встала.

- Сейчас, Эдуард, мне не хочется играть на пианино. Мне хочется знать, что происходит в мире, о чем говорят здесь рядом и что это за посторонний человек.

Эдуард улыбался - возможно, не понимая ни единого сказанного ею слова. Но она вспомнила доктора Игоря: шизофреники могут входить в свои отдельные реальности и выходить оттуда.

- Я скоро умру, - продолжала она, надеясь, что ее слова имеют для него смысл. - Сегодня смерть задела крыльями мое лицо, а завтра или чуть позже она постучит ко мне в дверь. Тебе не стоит привыкать каждую ночь слушать пианино. Ни к чему нельзя привыкать, Эдуард. Ты только посмотри: Я снова наслаждалась солнцем, горами и даже житейскими проблемами... Я начала понимать, что отсутствие смысла жизни - это только моя вина. Мне хотелось снова увидеть эту площадь в Любляне, чувствовать ненависть и любовь, отчаяние и досаду, все те простые и глупые вещи, без которых жизнь становится такой пресной и скучной.

Если бы как-то можно было отсюда выбраться, я бы позволила себе быть безумной, - ведь безумен весь мир, и хуже всего тому, кто не знает, что он безумец, ведь ему остается лишь повторять то, что говорят другие.

Но это невозможно, понимаешь? Вот и ты тоже не можешь проводить целые дни в ожидании, когда наступит ночь и одна из пациенток сыграет на пианино, - ведь это скоро закончится. И моему миру, и твоему придет конец.

Она встала, нежно прикоснулась к лицу юноши и пошла в столовую.

Открыв дверь, она увидела необычную сцену. Столы и стулья были отодвинуты к стене, а в центре образовавшегося пустого пространства на полу сидели члены Братства, слушая мужчину в костюме с галстуком.

- ...и тогда они пригласили на беседу Насреддина, великого учителя суфийской традиции, - говорил он.

Когда дверь открылась, все посмотрели на Веронику. Мужчина в костюме повернулся к ней.

- Садитесь.

Она уселась на полу рядом со светловолосой женщиной Мари, которая была столь агрессивна во время их первой встречи. К ее удивлению, на сей раз Мари доброжелательно улыбнулась.

Мужчина в костюме продолжал:

- Насреддин назначил лекцию на два часа дня, и вокруг нее возник настоящий ажиотаж: тысяча билетов на места в зале были полностью проданы, а более шестисот человек остались снаружи, чтобы следить за беседой по внутренней телесети.

Ровно в два часа вошел ассистент Насреддина и сообщил, что по непредвиденным обстоятельствам начало беседы переносится. Некоторые возмущенно поднялись, потребовали вернуть им деньги и вышли. Но даже при этом внутри зала и снаружи еще оставалось много народу.

В четыре часа дня суфийского учителя еще не было, и люди начали понемногу покидать зал и получать обратно деньги: как-никак, рабочий день близился к концу, пора было возвращаться домой. Когда наступило шесть часов, из пришедших вначале 1700 зрителей осталось менее сотни.

И тут, пошатываясь, вошел наконец Насреддин. Казалось, он был пьян в стельку и тут же подсел к сидевшей в первом ряду красивой девушке и стал с ней любезничать.

Люди начали подниматься со своих мест, удивляясь и негодуя: как же так, они прождали четыре часа подряд, а теперь этот человек ведет себя подобным образом? Пронесся неодобрительный шепот, но суфийский учитель не придал ему никакого значения: громким голосом он говорил о том, как сексуальна эта девушка, и приглашал ее съездить с ним во Францию.

Хорош учитель, - подумала Вероника. - На их месте я поступила бы точно так же.

Выругавшись в адрес людей, которые жаловались, Насреддин попытался встать - и свалился на пол. Возмущенные зрители решили немедленно уйти, они говорили, что все это - не более чем шарлатанство, что они обратятся в газеты, которые напишут об этом унизительном зрелище.

В зале осталось девять человек. И как только группа возмущенных покинула помещение, Насреддин встал. Он был трезв, его глаза излучали свет, от него исходила аура авторитета и мудрости.

"Вы, здесь сидящие, и есть те, кому суждено меня услышать, - сказал он. - Вы выдержали два самых тяжелых испытания на духовном пути: терпение в ожидании момента истины и мужество принимать происходящее без осуждения и оценки. Вас я буду учить".

И Насреддин поделился с ними некоторыми из суфийских техник.

Мужчина сделал паузу и вынул из кармана странного вида флейту.

- Теперь немного отдохнем, а затем приступим к медитации.

Все поднялись. Вероника не знала, что ей делать.

- Ты тоже вставай, - сказала Мари, взяв ее за руку. - У нас пятиминутный перерыв.

- Я уйду, не хочу вам мешать. Мари отвела ее в угол.

- Неужели ты ничему не научилась, даже на пороге смерти? Перестань постоянно думать, будто ты всем мешаешь! Если кому-то не нравится, он сам пожалуется. А если ему недостает смелости пожаловаться, то это его проблема.

- В тот день, когда я подошла к вам, я впервые сделала то, на что прежде ни за что бы не осмелилась.

- И позволила себе смутиться от обыкновенной дурацкой шутки. Почему ты не пошла дальше? Что тебе было терять?

- Собственное достоинство. Оставаться там, где меня не хотят видеть.

- А что такое достоинство? Стремление, чтобы все окружающие считали тебя доброй, воспитанной, исполненной любви к ближнему? Полюби природу. Смотри побольше фильмов о животных и обрати внимание, как они борются за свое пространство. Мы все были рады той твоей пощечине.

У Вероники уже не оставалось времени бороться за какое-либо пространство, и она сменила тему. Она спросила, кто этот мужчина.

- Уже лучше, - рассмеялась Мари. - Задавай вопросы и не бойся, что тебя сочтут нескромной. Этот человек - учитель-суфий.

- Что значит "суфий"?

- Шерсть.

Вероника не поняла. Шерсть?

- Суфизм - это духовная традиция дервишей, в которой учителя не стараются выглядеть мудрыми, а ученики танцуют, кружатся, входят в транс.

- А для чего это нужно?

- Не могу точно сказать. Но наша группа решила пройти по возможности через все необычные переживания. Всю мою жизнь власти учили нас, что духовный поиск существует лишь для того, чтобы заставить человека уйти от своих реальных проблем. А теперь ответь мне: ты не находишь, что попытка понять жизнь - это реальная проблема?

Да. Это была реальная проблема. Вдобавок ко всему теперь Вероника уже не была уверена, что означает слово реальность.

Мужчина в костюме - суфийский учитель, как его называла Мари, - попросил всех сесть в круг. Он взял одну из стоявших в столовой ваз и, вынув из нее все цветы, кроме одной красной розы, поставил посередине.

- Подумать только, - сказала Вероника, обращаясь к Мари. - Какой-то сумасшедший однажды решил, что зимой можно выращивать цветы, и вот результат - сегодня у нас в Европе круглый год есть розы. Как вы считаете, суфийскому учителю со всеми его знаниями пришло бы такое в голову?

Мари, казалось, угадала ее мысль.

- Критику оставь на потом.

- Постараюсь. Ведь все, что у меня есть, - это настоящее, а оно так быстро пролетает.

- Это все, что есть у любого человека, и у всех оно быстро пролетает, хотя некоторые считают, что у них есть прошлое, где они накапливали вещи, и будущее, где они накопят их еще больше. Кстати, если говорить о настоящем моменте, ты часто мастурбируешь?

Хотя успокоительное еще действовало, Вероника вспомнила первую услышанную ею в Виллете фразу.

- Когда я попала в Виллете и еще была вся в трубках для искусственного дыхания, я ясно слышала, как кто-то спросил, хочу ли я, чтобы меня помастурбировали. Что это значит? Это у вас здесь навязчивая идея?

- И здесь, и там, снаружи. Только в нашем случае у нас нет необходимости это скрывать.

- Так это вы меня тогда спросили?

- Нет. Но я считаю, что следует знать, насколько далеко ты можешь зайти в своем удовольствии. В следующий раз, проявив немного терпения, ты сама сможешь привести туда своего партнера, вместо того чтобы покорно ждать, куда он приведет тебя. Даже если тебе осталось жить два дня, я считаю, что не стоит уходить отсюда, не познав этого.

- Уж не с тем ли шизофреником, который ждет меня, чтобы послушать пианино?

- Во всяком случае, мальчик он красивый.

Мужчина в костюме попросил тишины, прервав их разговор. Он предложил всем сконцентрироваться на розе и освободить свой ум.

- Мысли будут возвращаться к вам, но старайтесь отгонять их в сторону. Перед вами выбор: либо вы владеете своим умом, либо он владеет вами. По второму варианту вы уже жили: вы позволяли овладевать собой страхам, неврозам, неуверенности, поскольку человеку присуща эта склонность к саморазрушению.

Не путайте безумие с потерей контроля. Помните, что в суфийской традиции главный учитель - Насреддин, - тот, кого все называют безумным. И именно оттого, что в его городе его считают сумасшедшим, Насреддин имеет возможность говорить все, что думает, и делать все, что пожелает. В средневековье так было с придворными шутами. Они могли предупреждать короля обо всех опасностях, которые министры не осмеливались обсуждать из страха лишиться своей должности.

Так должно быть и с вами. Оставайтесь безумными, но ведите себя как нормальные люди. Рискуйте быть другими, но научитесь делать это, не привлекая к себе внимания. Сконцентрируйтесь на этом цветке и позвольте проявиться вашему истинному Я.

- А что такое "истинное Я"? - прервала его Вероника.

Наверное, все присутствующие это знали, но это не имело значения: она хотела спросить - и спросила, не беспокоясь о том, чтобы не беспокоить других.

Похоже, мужчина удивился тому, что его прерывают, но ответил:

- Это то, чем вы являетесь, а не то, что с вами сделали.

Вероника решила выполнить упражнение, приложив максимум усилий, чтобы открыть, кто она есть. За дни, проведенные в Виллете, она пережила вещи, которых никогда до этого не переживала настолько сильно, - ненависть, любовь, желание жить, страх, любопытство. Наверное, Мари была права: разве довелось ей по-настоящему познать тот же оргазм? Или она добиралась лишь до той стадии, куда ее хотели довести мужчины?

Мужчина в костюме заиграл на флейте. Вскоре музыка внесла умиротворение в душу Вероники, и ей наконец удалось сконцентрироваться на розе. Как ни странно, с того момента, когда она покинула кабинет доктора Игоря, она чувствовала себя очень хорошо.

Она знала, что скоро умрет; так к чему же страх? Он ничем не поможет, не позволит избежать рокового сердечного приступа. Лучше всего использовать остающиеся дни или часы, делая то, чего она еще никогда не делала.

Нежные звуки флейты и неяркое освещение создавали почти религиозную атмосферу.

Религия... Почему бы не попытаться погрузиться в себя, чтобы увидеть, что осталось от прежних убеждений, от прежней веры?

Однако музыка уводила Веронику по иному пути: освободить ум, прекратить размышлять о чем бы то ни было, - только БЫТЬ. Вероника покорилась, она созерцала розу, она видела, кто она есть, ей это понравилось, и было жаль, что она была так неосмотрительна.

 

Когда медитация закончилась и учитель-суфий удалился, Мари задержалась в столовой, беседуя с членами Братства. Вероника, сославшись на усталость, вскоре ушла, - ведь принятое в то утро успокоительное было настолько мощным, что уложило бы и быка, и даже при этом ей хватило сил, чтобы до сих пор оставаться на ногах.

С молодежью так всегда: она устанавливает собственные пределы, не задаваясь вопросом, выдержит ли организм. И организм всегда выдерживает.

Мари спать не хотелось. Сегодня она спала допоздна, затем решила прогуляться по Любляне: доктор Игорь требовал, чтобы члены Братства каждый день выходили в город. Она отправилась в кино и там, сидя в кресле, опять уснула - шел скучнейший фильм о конфликтах между мужем и женой. Неужели не нашлось другой темы? Зачем каждый раз повторять одни и те же истории - муж с любовницей, муж с женой и больным ребенком, муж с женой, любовницей и больным ребенком? Как будто в мире нет более интересных сюжетов.

Беседа в столовой была непродолжительной. После медитации все находились в расслабленном состоянии и решили вернуться в палаты, за исключением Мари, которая вышла в сад прогуляться. По пути через холл она увидела, что девушка так и не дошла до своей палаты: она играла для Эдуарда-шизофреника, который, наверное, все это время ждал у пианино. Сумасшедшие - как дети, уходят лишь после того, как их желания оказываются исполнены.

Было холодно. Мари вернулась, взяла во что укутаться и вышла снова. Здесь, подальше от людских глаз, закурила. Курила задумчиво и не спеша, размышляя о девушке за пианино, о музыке и о жизни за стенами Виллете, которая для всех становится невыносимо тяжкой.

По мнению Мари, эти трудности были связаны не с беспорядком или неорганизованностью, или анархией, а как раз с избытком порядка. Общество создает все новые правила, а вслед за ними противоречащие этим правилам законы, а затем новые правила, противоречащие этим законам. И люди становятся испуганными и боятся шаг ступить за пределы того, что установлено невидимым распорядком, подчиняющим себе жизнь каждого.

Мари в этом разбиралась. Сорок лет своей жизни, до того, как болезнь привела ее в Виллете, она была адвокатом. Начав свою карьеру, она вскоре избавилась от наивных представлений о Правосудии и поняла, что законы созданы не для решения проблем, а для бесконечного их запутывания в бесконечных судейских тяжбах.

Жаль, что Аллах, Иегова, Бог - как Его ни называть - не жил в сегодняшнем мире. Ведь если бы было так, мы все до сих пор находились бы в Раю, а тем временем Он так и отвечал бы на ходатайства, апелляции, прошения, исполнительные листы, специальные поручения, предварительные распоряжения, - и Ему пришлось бы объяснять в многочисленных инстанциях Свое решение изгнать из Рая Адама и Еву - лишь за нарушение произвольного закона, лишенного какой-либо правовой основы: не вкушать плода с дерева Добра и Зла.

Если Он не хотел, чтобы это произошло, зачем Он поместил такое дерево в центре Сада, а не за стенами Рая? Если бы Мари пришлось защищать чету прародителей, она наверняка обвинила бы Бога в "административном упущении", ведь Он не только поместил дерево в неположенном месте, но и не поставил вокруг него ни предупреждающих знаков, ни ограждений, не приняв даже минимальных мер предосторожности и подвергая опасности всех проходящих.

Мари могла бы обвинить Его и в "подстрекательстве к преступлению": Он привлек внимание Адама и Евы как раз к тому месту, где находилось дерево. Если бы Он ничего не сказал, поколения за поколениями людей проходили бы по этой Земле и никого бы не заинтересовал запретный плод - ведь росло оно наверняка в обыкновенном лесу, где полно точно таких же деревьев, а потому не имело никакой особой ценности.

Но Бог поступил иначе. Наоборот, Он издал закон и Сам же нашел способ убедить кого-то нарушить его - лишь для того, чтобы придумать Наказание. Он знал, что Адаму и Еве наскучит окружающее их сплошное совершенство и – рано или поздно - им захочется испытать Его терпение. Он только этого и ждал, ведь, наверное, и Ему - Всемогущему Богу - надоело, что все отлажено до совершенства: если бы Ева не вкусила яблоко, что интересного случилось бы за эти миллиарды лет?

Ничего.

Когда же закон был наконец нарушен. Бог - Всемогущий Судья - еще и разыграл преследование, как если бы и в самом деле можно было укрыться от Его Всевидящего Ока. Глядя на это представление, развлекались ангелы (для них жизнь, должно быть, также была скучна с той поры, как Люцифер покинул Небо). Он отправился в путь. Мари представляла себе, как этот отрывок из Библии мог бы превратиться в эффектную сцену в фильме-триллере: приближающиеся шаги Бога, испуганное переглядывание супругов. Его ноги, внезапно останавливающиеся перед укрытием.

"Где ты?" - спрашивает Бог.

"Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся", - отвечает Адам, не ведая, что, произнеся данное утверждение, становится преступником, сознавшимся в совершенном деянии.

Готово. С помощью простого трюка, притворившись, будто Он не знает, ни где находится Адам, ни причину его бегства. Бог добился Своего. И при этом, дабы не осталось никаких сомнений у внимательно наблюдавшего за сценой сонма ангелов. Он решил пойти еще дальше.

"Кто сказал тебе, что ты наг?" - спрашивает Бог, зная, что на этот вопрос возможен лишь один ответ: "Потому что вкусил с дерева, которое позволяет мне это понять".

Этим вопросом Бог показал Своим ангелам, что Он справедлив и осуждает супругов на вполне законном основании. С этого момента уже не имело смысла ни допытываться, виновата ли женщина, ни просить о прощении. Богу был нужен один пример для того, чтобы впредь никакое другое существо - земное или небесное - не смело идти против Его установлении.

Бог изгнал супругов, их детям также пришлось расплачиваться за проступок родителей (как до сих пор происходит с детьми преступников), и так была изобретена система правосудия: закон, нарушение закона (логичен он или абсурден - не имело значения), вынесение приговора (где более опытный одерживал победу над более простодушным) и наказание.

И, поскольку все человечество оказалось осуждено без права обжалования приговора, люди решили создать механизмы защиты - на тот случай, если Бог снова решит проявить Свое самоуправство. Однако на протяжении тысячелетий исследований люди изобрели столько средств, что в конце концов превысили меру, и теперь Правосудие представляет собой запутанное нагромождение положений, статей, оговорок, противоречивых текстов, в которых никто как следует не разберется.

И что в итоге произошло, когда Бог передумал и решил отправить на спасение мира Своего Сына? Он попал в сети того Правосудия, которое Сам же и изобрел.

Путаница в законах стала такой, что Сын оказался пригвожден к кресту. Судебный процесс был непростой: от Анны к Каиафе, от первосвященников к Пилату, который заявил, что не может осудить Иисуса. От Пилата к Ироду, который в свою очередь заявил, что иудейский закон не допускает смертного приговора. От Ирода снова к Пилату, который попытался подать апелляцию, предложив правовой компромисс: велел отхлестать Иисуса кнутом и возложить Ему на голову терновый венец, - но это не сработало.

Подобно нынешним прокурорам, Пилат решил сделать карьеру за счет осужденного: он предложил обменять Иисуса на Варравву, зная, что уже в те времена правосудие превратилось в большой спектакль, где в финале необходим апофеоз в виде смерти виновного.

И, наконец, Пилат применил статью, даровавшую судье - а не тому, кого судят, - право сомнения: он умыл руки, что означает "ни да, ни нет". Это была еще одна хитрость, позволявшая сохранить лицо римской системе правосудия, не нанося ущерба добрым отношениям с местными судейскими, и при этом дававшая возможность перенести бремя решения на народ - такой приговор не вызвал бы никаких неудобств, если бы из столицы Империи нагрянул какой-нибудь инспектор для личной проверки происходящего.

Правосудие. Право. Хотя оно и необходимо для помощи невиновным, далеко не всегда оно работает так, как всем того хотелось бы. Мари была рада находиться вдали от всей этой суматохи, однако этой ночью, услышав игру на фортепиано, она была не столь уверена, является ли Виллете самым подходящим для нее местом.

"Если я пожелаю покинуть это место раз и навсегда, я ни за что больше не стану работать на Правосудие, не буду больше жить рядом с безумцами, которые считают себя важными персонами, при том, что единственная их роль в этой жизни - усложнять жизнь другим. Стану портнихой, швеей или буду продавать фрукты перед городским театром. Довольно с меня. Я уже исполнила свою роль бесполезной безумицы".

В Виллете разрешалось курить, но запрещалось бросать окурки на землю. Мари с удовольствием сделала то, что было запрещено, ведь основное преимущество пребывания здесь и состояло в том, что можно не соблюдать правил, и при этом без серьезных последствий.

Она оказалась у входной двери. Дежурный - там всегда был дежурный, таково правило - приветственно кивнул и открыл дверь.

- Я не буду выходить, - сказала она.

- Прекрасная музыка, - заметил дежурный. - Она играет почти каждую ночь.

- Это скоро закончится, - сказала Мари, быстро удаляясь, чтобы не объяснять причин.

Она вспомнила, что прочла в глазах девушки в тот момент, когда та вошла в столовую. Страх.

Страх. Вероника могла чувствовать неуверенность, робость, смущение, но почему от нее исходил именно страх? Это чувство оправдано лишь перед лицом конкретной угрозы - хищных животных, вооруженных людей, стихийных бедствий, - но вряд ли оно уместно перед лицом всего-то лишь собравшейся в столовой группы пациентов.

Такова природа человека, - утешала она себя. - Большую часть собственных эмоций человек заменяет страхом.

И Мари знала, о чем говорит: ведь именно это привело ее в Виллете - приступы паники.

У себя в комнате Мари хранила целую коллекцию статей о собственном заболевании. Сегодня об этом уже говорили открыто, а недавно она видела программу немецкого телевидения, в которой разные люди рассказывали о своих переживаниях. В этой же программе говорилось о результатах проведенного исследования, согласно которому значительная часть человечества страдает синдромом паники, хотя почти все пытаются скрыть его симптомы из страха, что их сочтут душевнобольными.

Но в то время, когда у Мари был первый приступ, об этом ничего не знали.

Это был ад. Сущий ад, - вспоминала она, закуривая очередную сигарету.

Издали по-прежнему доносились звуки фортепиано: у той, что их извлекала, казалось, хватит сил музицировать ночь напролет.

Само появление этой молодой женщины в лечебнице отразилось на многих пациентах, включая и саму Мари. Вначале Мари старалась ее избегать, боясь, что пробудит в ней желание жить. Было бы лучше, если бы в девушке осталась решимость умереть, поскольку избежать смерти она уже не могла. Доктор Игорь не счел нужным от кого-либо скрывать, что, несмотря на ежедневные инъекции, состояние девушки ухудшается на глазах и спасти ее вряд ли удастся.

До пациентов дошел этот слух, и они держались от обреченной девушки на расстоянии. Но - непонятно почему - Вероника начала бороться за свою жизнь, и только два человека были здесь близки ей - Зедка, которую завтра выписывают и с которой особо не поговоришь, и Эдуард.

Мари нужно было поговорить с Эдуардом: к ней он обычно прислушивался. Неужели он не понимал, что возвращает Веронику в этот мир? И что нет ничего хуже для человека, которого нет надежды спасти?

Она обдумала тысячу возможностей объяснить Эдуарду суть происходящего, но в каждом случае пришлось бы вызвать у него чувство вины, а этого Мари ни за что бы не стала делать. Мари немного подумала и решила оставить все идти своим чередом. Она уже не была адвокатом и не хотела подавать дурной пример, создавая новые законы поведения там, где должна царить анархия.

Но присутствие здесь Вероники оказало влияние на многих, и некоторые были готовы пересмотреть свою собственную жизнь. На одной из встреч Братства кто-то пытался объяснить происходящее: смерть в Виллете приходила либо внезапно, никому не давая времени о ней подумать, либо после долгой болезни, а в этом случае смерть - всегда благо.

Случай же с этой девушкой был драматическим - ведь она была молода, ей вновь хотелось жить, а все знали, что это невозможно. Некоторые задавались вопросом: "А если бы такое случилось со мной? У меня есть шанс жить. Использую ли я его?

Некоторые даже не пытались ответить на этот вопрос. Уже давно они отказались от подобных попыток и жили в мире, где нет ни жизни, ни смерти, ни пространства, ни времени.

Но многие всерьез задумались, и Мари была одной из них.

 

Вероника оторвалась от клавиш и посмотрела на Мари за окном, вышедшую в ночной холод в легкой накидке. Она что, хочет умереть?

Нет. Это я хотела умереть.

Она снова заиграла. В последние дни жизни она, наконец, осуществила свою великую мечту: играть от сердца и от души, играть, сколько хочет и когда хочет. И не важно, что ее единственный слушатель - юноша-шизофреник. Главное, что он любит музыку. Только это и было важно.

 

У Мари никогда не возникало мыслей о самоубийстве. Наоборот, когда пять лет назад в том же кинотеатре, где она была сегодня, ее просто потряс фильм об ужасающей нищете в Сальвадоре, она впервые задумалась о том, какой бесценный дар - ее собственная жизнь. Теперь, когда дети уже повзрослели и определились в профессиональном отношении, она решила бросить бесконечно скучную службу адвоката и посвятить остаток своих дней работе в гуманитарной организации. В стране изо дня в день ширились слухи о предстоящей гражданской войне, но Мари в это не верила: Европейское Сообщество ни за что бы не позволило разразиться новой войне у самого своего порога.

На другом же краю мира трагедий было хоть отбавляй. И среди этих трагедий был Сальвадор, где дети голодали на улицах и были вынуждены заниматься проституцией.

- Какой ужас, - сказала она мужу, сидевшему рядом в кресле.

Он кивнул в знак согласия.

Мари давно уже собиралась поговорить с ним, и сейчас, похоже, был подходящий момент.

Ведь у них уже было все, чего только можно пожелать от жизни: образование, прекрасный дом, высокооплачиваемая работа, замечательные дети. Почему бы теперь не сделать что-нибудь ради ближнего? У Мари были связи в Красном Кресте, и она знала, что во многих уголках мира крайне необходима помощь добровольцев.

Она так устала бороться с бюрократами и судебными исками, не имея возможности помочь людям, которые нередко тратили годы своей жизни на решение проблем, не ими созданных. Работа же в Красном Кресте приносила бы непосредственные и зримые результаты.

Она решила, что после киносеанса сразу же пригласит мужа в кафе и там обсудит с ним эту идею.

На экране показывали какого-то сальвадорского правительственного чиновника, который с самым смиренным видом каялся в допущенной им оплошности, и вдруг Мари почувствовала, что сердце колотится как сумасшедшее.

Она тотчас сказала себе: ничего страшного. Наверное, ей просто стало душно от спертого воздуха в зрительном зале. Если не станет лучше, можно выйти отдышаться в вестибюль.

Но новости на экране шли своим чередом, а сердце колотилось все сильнее и сильнее, и тело покрылось холодным потом.

Теперь она по-настоящему испугалась и попыталась сосредоточиться на фильме, стараясь отогнать страх. Однако следить за происходящим на экране было все труднее. Мелькали кадры, и Мари казалось, что она вошла в совершенно иную реальность, где все чуждо, нелепо, неуместно, - в мир, где она никогда ранее не бывала.

- Мне плохо, - сказала она мужу.

Она с трудом решилась-таки произнести эти слова - ведь это означало признать, что с нею в самом деле что-то не в порядке. Но тянуть она больше не могла.

- Наверное, надо выйти, - ответил муж. - Ну-ка, идем.

Помогая Мари подняться, он обнаружил, что ее рука холодна как лед.

- Я не смогу добраться до выхода. Пожалуйста, скажи, что со мной такое?

Муж испугался. Ее лицо было в поту, а глаза лихорадочно блестели.

- Успокойся. Я позову врача.

Мари охватила невыносимая паника. Слова сохраняли смысл, но все остальное - этот кинозал, погруженный во мрак, зрители, сидящие локоть к локтю и словно загипнотизированные светящимся экраном, - все обрело какой-то зловещий подтекст. Она была уверена, что жива, могла даже потрогать жизнь, которая ее окружала, словно та была чем-то твердым. Никогда ранее с ней подобного не происходило.

- Не бросай меня здесь одну. Я сейчас встану, я выйду вместе с тобой. Только иди помедленней.

Поднявшись с кресел, они стали пробираться в конец ряда, к выходу. Теперь сердце Мари колотилось так, что, казалось, готово было выскочить из груди, и она не сомневалась, что вот сейчас, вот здесь, в этом зале, и закончится ее жизнь. Все ее движения и жесты, все, что бы она ни делала, - едва передвигала ноги, бормотала "разрешите", "извините", судорожно цепляясь за руку мужа и хватая ртом воздух, - все это казалось чем-то механическим и ужасало.

Ни разу в жизни она не испытывала такого страха. Вот здесь я и умру, прямо в зале.

В голове стучала одна-единственная мысль - жуткая догадка: много лет назад одна из ее знакомых умерла в кинотеатре от инсульта.

Мозговая аневризма подобна бомбе замедленного действия. Происходит небольшое расширение кровеносных сосудов, напоминающее образование воздушных полостей в износившихся автопокрышках; с этим человек может жить долгие годы, и никто не подозревает ни о какой аневризме, пока она вдруг сама не обнаружится, например, при рентгеноскопии мозга или во время самого разрыва. Тогда все заливается кровью, человек сразу же входит в кому и обычно вскоре умирает.

Пока Мари, как сомнамбула, двигалась к выходу, из головы не выходила мысль о покойной подруге. При этом наиболее странным было то, как нынешний приступ подействовал на восприятие: казалось. Мари перенеслась на другую планету и словно впервые видела привычные вещи.

И - необъяснимый, невыносимый страх, паника оттого, что ты одна на чужой планете. Смерть.

Нужно немедленно взять себя в руки. Убедить себя, просто сделать вид, что все в порядке, и все будет в порядке.

Она героическим усилием воли попыталась успокоиться, как будто ничего не произошло, и чувство заброшенности в пугающе чуждый мир, кажется, начало отступать. Эти несколько минут были самыми страшными минутами в ее жизни.

Однако когда они выбрались в залитое светом фойе, паника вернулась. Краски были слишком яркими, уличный шум, казалось, раздирал уши, все представлялось совершенно нереальным. Мари механически отметила одну странную особенность: поле зрения сузилось до области вокруг болезненно-резкого фокуса в его центре, а все остальное словно утонуло в тумане.

Она знала: все, что она видит вокруг себя, - не более чем зрительный фантом - сама условность, сама иллюзия, созданная внутри ее мозга электрическими сигналами Посредством световых импульсов, проходящих сквозь два стеклянистых тела, которые почему-то называются "глаза".

Нет. Никак нельзя об этом думать. Если дать себя увлечь таким мыслям, можно просто сойти с ума.

К этому моменту страх перед возможной аневризмой уже прошел. Мари все-таки выбралась из кинозала живой, тогда как подруга даже не успела двинуться с кресла.

- Я вызову скорую, - сказал муж, с тревогой вглядываясь в мертвенно-бледное лицо и обескровленные губы жены.

- Лучше такси, - попросила она, вслушиваясь как бы со стороны в произносимые ею звуки и ощущая каждую вибрацию голосовых связок.

Попасть в больницу означало бы признать, что дела ее действительно плохи, а Мари была исполнена решимости до последней минуты бороться за то, чтобы все вернулось к норме.

Они вышли на улицу. На морозном воздухе она понемногу стала приходить в себя, однако необъяснимый, панический страх остался. Пока муж, охваченный тревогой, лихорадочно ловил такси, она опустилась на бровку, стараясь не смотреть вокруг, потому что и проходящий автобус, и затеявшие игру мальчишки, и музыка, доносившаяся из расположенного неподалеку парка аттракционов, - все это казалось совершенно ирреальным, пугающим, кошмарным, чужим.

Наконец появилось такси.

- В больницу, - сказал муж, помогая жене сесть в машину.

- Нет, ради Бога, домой, - взмолилась Мари. Ее страшила сама мысль вновь оказаться неизвестно где, в совершенно незнакомом месте, ей отчаянно хотелось чего-нибудь привычного, родного. Пока машина мчалась в сторону дома, тахикардия пошла на убыль, а температура, похоже, начала возвращаться к норме.

- Мне уже лучше, - сказала она мужу. - Просто, наверное, что-то не то съела.

Когда добрались домой, мир снова стал таким, каким она его знала с детства. Мари увидела, что муж взялся за телефон и спросила, куда это он собирается звонить.

- Я собираюсь вызвать врача.

- Не нужно. Посмотри на меня, видишь - все уже в порядке.

У нее вновь был нормальный цвет лица, сердце билось как прежде, а от недавнего страха не осталось и следа.

Всю ночь Мари металась в тревожном сне и проснулась в уверенности, что в кофе, который они пили перед киносеансом, кто-то подмешал наркотик. Все это, похоже, просто чья-то глупая и жестокая шутка, и она вознамерилась под конец рабочего дня связаться с полицией и с нею наведаться в тот бар, чтобы попытаться найти виновника.

На службе Мари разобрала несколько незавершенных дел, пытаясь с головой окунуться в работу - в ней еще оставались отголоски недавнего страха, так что нужно было доказать самой, что вчерашнее больше не повторится.

С одним из коллег она начала обсуждать фильм о Сальвадоре и мимоходом упомянула, что ей уже надоело целыми днями заниматься одним и тем же.

- Наверное, пора мне на пенсию.

- Вы у нас одна из лучших сотрудниц, - сказал коллега. - А юриспруденция - из тех редких профессий, где возраст всегда только плюс. Отчего бы вам не взять длительный отпуск? Я уверен, что вы вернетесь совсем другим человеком.

- Я вообще хочу начать новую жизнь. Пережить настоящую опасность, помогать другим, делать то, чего до сих пор никогда не делала.

На этом разговор закончился. Она вышла на площадь, пообедала в более дорогом, чем обычно, ресторане и вернулась в контору пораньше.

Именно этот момент и стал началом ее отчужденности.

Остальные сотрудники еще не пришли с обеда, и Мари воспользовалась этим, чтобы пересмотреть дело, до сих пор лежавшее у нее на столе. Она открыла ящик, чтобы достать авторучку, которая всегда лежала на одном и том же месте, но никакой авторучки не обнаружила. Мгновенно пронеслась мысль, что с ней в самом деле происходит что-то странное, раз она не положила ручку на привычное место.

Этого было достаточно, чтобы сердце вновь бешено заколотилось, и тотчас вернулся весь ужас вчерашнего вечера.

Мари оцепенела. В лучах солнца, проникавших сквозь жалюзи, все приобрело вдруг совершенно иные цвета - более яркие, более резкие, и при этом саму ее захлестнуло чувство, что в следующую же минуту она умрет. Все было совершенно чуждым - и что вообще она делает за этим столом?

Господи, если Ты есть, пожалуйста, помоги мне.

Все тело словно окатило холодным потом: ее захлестнула волна страха, который невозможно было контролировать. Если бы в этот момент сюда кто-нибудь вошел и увидел ее взгляд, полный ужаса, она бы пропала.

Холод!

Именно холод на улице привел ее вчера в чувство, но как выбраться на улицу? Она вновь с болезненной отчетливостью воспринимала любую мелочь происходящего с ней - ритм дыхания (временами у нее было ощущение, что, если бы она осознанно не делала вдохов и выдохов, организм не смог бы делать этого самостоятельно), движения головы (образы перемещались с места на место, словно при движении телекамеры), а сердце колотилось все сильнее, и тело утопало в липком холодном поту.

И - страх. Ничем не объяснимый гигантский страх что-либо сделать, ступить хоть шаг, выбраться из этой комнаты.

Это пройдет.

Вчера ведь прошло. Но сейчас, когда она на работе, кто знает – пройдет ли? Мари посмотрела на часы - они тоже вдруг предстали как нелепый механизм с двумя стрелками, вращающимися вокруг одной оси, указывая меру времени, и никто никогда бы не смог объяснить, почему делений на циферблате должно быть двенадцать, а не обычных десять, как и на любой другой шкале, установленной человеком.

Только не думать о таких вещах. Не то я тотчас сойду с ума.

Сойти с ума. Вот как, наверное, всего точней называется то, что с ней сейчас происходит. Собрав всю свою волю. Мари встала и пошла в туалет. К счастью, коридор был пуст, и она добралась до цели за минуту, которая показалась ей вечностью. Над раковиной она умылась холодной водой, и ощущение заброшенности в совершенно незнакомый и враждебный мир прошло, но страх остался.

Это пройдет, - уговаривала она себя. - Вчера ведь прошло.

Мари помнила, что вчера все длилось минут тридцать. Она заперлась в одной из кабинок и, сев на крышку унитаза, прижала голову к коленям. В этой позе зародыша стук сердца стал невыносимым, и она тут же выпрямилась.

Это пройдет.

Она оставалась там, все более чужая самой себе, словно загипнотизированная той безвыходной западней, в которую угодила. Она вслушивалась в происходящее за дверцей кабинки - шаги людей, входящих в туалет и выходящих из него, звуки открываемых и закрываемых кранов, бессмысленные разговоры на банальные темы. Неоднократно кто-то дергал дверцу, но Мари что-то бормотала и дверь оставляли в покое. Особенно грозным и зловещим был шум водослива - казалось, он вот-вот развалит здание, увлекая всех в преисподнюю.

Но все-таки страх понемногу проходил, и сердцебиение возвращалось к нормальному ритму. Хорошо еще, что ее секретарша не отличалась внимательностью и вряд ли придала какое-либо значение отсутствию начальницы, иначе за дверцей уже собрались бы все коллеги, допытываясь у Мари, что с ней такое.

Почувствовав, что она вновь в состоянии себя контролировать, Мари выбралась из кабинки, долго умывалась, потом вернулась наконец в офис.

- У вас, кажется, всю тушь смыло, - заметила одна из стажерок. – Дать вам мою косметичку?

Мари даже не удостоила ее ответом. Войдя к себе в кабинет, она взяла сумку и сказала секретарше, что уходит домой.

- Но ведь назначено столько встреч! - запротестовала секретарша.

- Здесь не вы даете указания; вы их получаете. Вот и сделайте так, как я говорю: отмените встречи.

Секретарша проводила удивленным взглядом начальницу, от которой за все три года работы не слышала ни одного резкого слова. Наверное, в самом деле какие-то серьезные неприятности: может, ей сообщили, что как раз сейчас муж дома с любовницей, вот она и торопится его застукать?

Она хороший адвокат и знает, что делает, - сказала себе секретарша. Скорее всего, уже завтра начальница попросит у нее прощения.

Но "завтра" не наступило. В ту ночь Мари долго говорила с мужем и описала ему все симптомы того, что с ней происходит. Вдвоем они пришли к выводу, что учащенное сердцебиение, холодный пот, отчужденность, беспомощность и потеря самоконтроля - все это можно назвать одним словом: страх.

С помощью мужа Мари попыталась проанализировать ситуацию. Про себя он подумал - а вдруг это рак мозга, - но ничего не сказал. Мари, в свою очередь, все больше укреплялась в подозрении, что случившееся с ней - лишь начало чего-то в самом деле ужасного, и тоже промолчала. По здравом размышлении, как и подобает умным и зрелым людям, они попытались прийти в разговоре к какому-то общему знаменателю.

- Наверное, тебе стоит пройти обследование.

Мари согласилась, но при одном условии: никто ничего не должен знать, даже их дети.

На следующий день она попросила у себя в адвокатской конторе 30-дневный отпуск за свой счет. Муж хотел отвезти ее в Австрию, где имеются лучшие специалисты по болезням мозга, но Мари отказывалась выходить из дома - теперь приступы были все чаще и все более продолжительными.

С большим трудом - главным образом при помощи успокоительных – они добрались до ближайшей больницы, где Мари прошла всестороннее обследование. У нее не нашли никакой патологии, включая и аневризму, и это принесло хоть какое-то успокоение.

Но сами приступы беспричинной и неодолимой паники никуда не исчезли. Муж ходил за покупками и готовил, а Мари ограничилась ежедневной обязательной уборкой, чтобы хоть как-то отвлечься. Она принялась читать подряд все, какие только могла найти, книги по психиатрии, но вскоре их забросила: ей казалось, что любая из описанных там болезней есть и у нее.

Самым ужасным было то, что приступы теперь стали привычными, но все равно она чувствовала все тот же страх перед той совершенно чуждой реальностью, в которую снова и снова попадала во время очередного приступа, все ту же неспособность контролировать себя. К этому прибавились угрызения совести - ведь мужу теперь приходилось работать за двоих, взяв на себя почти все домашние обязанности.

Тянулись дни, а ее состояние никак не улучшалось, и Мари начала чувствовать - и все чаще проявлять - крайнее раздражение. Достаточно было малейшего повода, чтобы она вышла из себя и заорала на мужа или на первого, кто под руку попадет, после чего неизменно начинались истерические рыдания.

Через несколько дней после того, как закончился отпуск, а Мари так и не вышла на работу, к ним домой явился один из ее сотрудников. Он звонил ежедневно, беспокоясь о ее здоровье, но Мари не поднимала трубку или просила мужа сказать, будто сейчас занята. В тот день он просто пришел и звонил в дверь до тех пор, пока она не открыла.

То утро выдалось сравнительно спокойным. Мари приготовила чай, они поговорили немного о работе, и затем он спросил, когда же она собирается вернуться в контору.

- Никогда.

Он вспомнил разговор о Сальвадоре.

- Ну что ж: конечно, вы вольны поступать по собственному усмотрению, - сказал он примирительным тоном, - хотя мне кажется, что именно работа в данном случае лучше всякой психотерапии. Поезжайте, повидайте мир, будьте полезной там, где в вас нуждаются, - но помните, что двери конторы для вас всегда открыты, можете вернуться, когда пожелаете.

Услышав это. Мари расплакалась, - теперь это с ней случалось на каждом шагу.

Коллега подождал, пока она успокоится. Опытный адвокат, он ни о чем не спрашивал, зная, что иной раз легче добиться ответа молчанием, чем задавая вопросы.

Так и случилось. Мари рассказала обо всем, что с ней происходило, начиная с посещения кинотеатра и до недавних истерических припадков при муже, который так ее поддерживал.

- Я сошла с ума, - сказала она.

- Это возможно, - ответил он с видом знатока, но с нежностью в голосе. - В таком случае у вас два выбора: лечиться или продолжать болеть.

- То, что я переживаю, неизлечимо. Я остаюсь в совершенно здравом уме, а напряженность чувствую оттого, что такая ситуация сохраняется уже давно. Но у меня нет таких обычных симптомов безумия, как потеря чувства реальности, безразличие или неуправляемая агрессивность. Только страх.

- Все сумасшедшие говорят, что они нормальны.

Оба рассмеялись, и она вновь налила чаю. Они говорили о погоде, об успехах словенской независимости, о напряженности, возникшей теперь между Хорватией и Югославией. Мари целыми днями смотрела телевизор и была хорошо обо всем информирована.

Прежде чем попрощаться, коллега снова затронул эту тему.

- Недавно в городе открыли санаторий, - сказал он. – Иностранный капитал, первоклассное лечение.

- Лечение чего?

- Неуравновешенности, скажем так. Ведь чрезмерный страх, как и все чрезмерное, - это неуравновешенность.

Мари пообещала подумать, но так и не приняла никакого решения по этому вопросу. Прошел еще месяц. Приступы паники повторялись, и она, наконец, поняла, что рушится не только ее личная жизнь, но и ее семья. Она снова попросила какое-то успокоительное и решилась выйти из дому - во второй раз за шестьдесят дней.

Она поймала такси и поехала к "новому санаторию". По дороге таксист спросил, едет ли она кого-нибудь навестить.

- Говорят, что там очень удобно, но еще говорят, что сумасшедшие буйные и что лечение включает применение электрошока.

- Мне нужно кое-кого навестить, - ответила Мари.

Одной лишь часовой беседы было достаточно, чтобы прекратились длившиеся два месяца страдания Мари. Руководитель заведения - высокий мужчина с крашеными темными волосами, который отзывался на имя "доктор Игорь", - объяснил, что речь идет всего лишь о заболевании Паническим Синдромом - болезнью, недавно вошедшей в анналы мировой психиатрии.

- Это не означает, что болезнь новая, - пояснил он, стараясь быть правильно понятым. - Бывает, что страдающие ею люди скрывают ее из опасения, что их примут за сумасшедших. Тогда как это - всего лишь нарушение химического равновесия в организме, как в случае депрессии.

Доктор Игорь написал рецепт и предложил ей возвращаться домой.

- Я не хочу сейчас возвращаться, - ответила Мари. - Даже при том, что вы мне сказали, я буду бояться выйти на улицу. Моя супружеская жизнь превратилась в ад, мне нужно, чтобы мой муж тоже пришел в себя после того, как ухаживал за мной эти месяцы.

Как всегда происходило в подобных случаях, учитывая, что акционерам хотелось, чтобы лечебница работала на полную мощность, доктор Игорь согласился на госпитализацию, дав, однако, ясно понять, что необходимости в ней нет.

Мари получила надлежащее лечение, психологическую поддержку, и симптомы стали слабеть, а потом и совсем прошли.

Однако тем временем слухи о госпитализации Мари распространились по небольшому городу Любляне. Ее коллега, с которым она дружила много лет, разделив с ним бессчетное число часов радости и огорчений, пришел навестить ее в Виллете. Он похвалил ее за то, что она послушалась его совета и нашла в себе силы просить о помощи. Но затем объяснил причину своего прихода:

- Наверное, теперь вам следовало бы выйти на пенсию.

Мари поняла, что стояло за этими словами: никому не хотелось поручать свои дела адвокату, который лечился в психиатрической больнице.

- Вы же говорили, что работа - лучшая терапия. Я должна вернуться, хотя бы на время.

Она ждала, что он как-нибудь отреагирует, но он ничего не сказал. Мари продолжала:

- Вы же сами мне советовали пойти лечиться. Когда я думала об увольнении, мне хотелось добиться успеха, реализовать себя, уйти совершенно добровольно. Я не хочу оставлять свою работу просто так, оттого, что потерпела поражение. Дайте мне хотя бы шанс вернуть самоуважение, и тогда я сама попрошусь на пенсию.

Адвокат кашлянул.

- Я вам советовал лечиться, а не ложиться в психиатрическую клинику.

- Но это был вопрос выживания. Я просто не могла выйти на улицу, рушилась моя супружеская жизнь.

Мари знала, что лишь бросает слова на ветер. Что бы она ни делала, отговорить его не удастся - как-никак, на карту поставлен авторитет фирмы. И все же она предприняла еще одну попытку.

- Здесь мне приходилось сталкиваться с двумя типами людей: теми, у кого нет шансов вернуться в общество, и теми, кто теперь совершенно здоровы, но предпочитают притворяться душевнобольными, чтобы избегать житейской ответственности. Я хочу, мне необходимо снова ощутить, что я довольна собой. Я должна убедиться, что в состоянии самостоятельно принимать решения. Мне нельзя навязывать то, чего я сама не выбирала.

- В жизни мы можем совершать много ошибок, - сказал адвокат. – Кроме одной: той, которая для нас разрушительна.

Продолжать разговор было бессмысленно: по его мнению, Мари совершила роковую ошибку.

Через два дня ей сообщили о визите еще одного адвоката, на этот раз из другой фирмы, которая считалась самым успешным соперником ее теперь уже бывших коллег. Мари воодушевилась: наверное, он узнал, что она теперь свободна и готова перейти на новую работу, и это был шанс восстановить свое место в мире.

Адвокат вошел в холл, сел перед ней, улыбнулся, спросил, лучше ли ей стало, и вынул из чемодана несколько бумаг.

- Я здесь по поручению вашего мужа, - сказал он. - Вот его заявление на развод. Разумеется, за все время вашего здесь пребывания он будет оплачивать больничные расходы.

На этот раз Мари не сопротивлялась. Она подписала все, хотя в соответствии с законом могла тянуть этот спор до бесконечности. Сразу же после этого она пошла к доктору Игорю и сказала, что симптомы паники вернулись.

Доктор Игорь знал, что она лжет, но продлил ее госпитализацию на неопределенное время.

 

Вероника решила идти спать, но Эдуард все еще стоял у пианино.

Я устала, Эдуард. Глаза уже слипаются.

Она бы с удовольствием сыграла для него еще, извлекая из своей анестезированной памяти все известные ей сонаты, реквиемы, адажио, - ведь он умел восхищаться, ничего от нее не требуя. Но ее тело больше не выдерживало.

Он был так красив! Если бы он хотя бы ненадолго вышел из своего мира и взглянул на нее как на женщину, тогда ее последние ночи на этой земле могли бы стать прекраснейшими в ее жизни, ведь Эдуард оказался единственным, кто понял, что Вероника - артистка. С этим мужчиной у нее установилась такая связь, какой еще не удавалось установить ни с кем - через чистое волнение сонаты или менуэта.

Эдуард был похож на ее идеал мужчины. Чувственный, образованный, он разрушил равнодушный мир, чтобы воссоздать его вновь в своей голове, но на этот раз в новых красках, с новыми действующими лицами и сюжетами. И в этом новом мире были женщина, пианино и луна, которая продолжала расти.

- Я могла бы сейчас влюбиться, отдать тебе все, что у меня есть, - сказала она, зная, что он не может ее понять. - Ты просишь у меня лишь немного музыки, но ведь я гораздо больше, чем ты думаешь, и мне бы хотелось разделить с тобой то другое, что я теперь поняла.

Эдуард улыбнулся. Неужели он понял? Вероника испугалась: по правилам хорошего поведения нельзя говорить о любви так откровенно, а тем более с мужчиной, которого видела всего несколько раз. Но она решила продолжать, ведь терять было уже нечего.

- Ты, Эдуард, единственный мужчина на Земле, в которого я могу влюбиться. Только лишь потому, что, когда я умру, ты не почувствуешь, что меня уже нет. Не знаю, что чувствует шизофреник, но наверняка не тоску по кому бы то ни было. Может быть, вначале тебе покажется странным, что ночью больше нет музыки. Но луна растет, и всегда найдется кто-нибудь, кто захочет играть сонаты, особенно в больнице, ведь все мы здесь - "лунатики".

Она не знала, что за связь существует между сумасшедшими и луной, но явно очень сильная, ведь используют же такое слово для обозначения душевнобольных.

- И я тоже не буду скучать по тебе, Эдуард, ведь я буду уже мертвой, далеко отсюда. А раз я не боюсь потерять тебя, не имеет значения, что ты будешь обо мне думать и будешь ли думать вообще, сегодня я играла для тебя как влюбленная женщина. Это было замечательно. Это были лучшие мгновения моей жизни.

Она посмотрела на стоявшую снаружи Мари. Вспомнила ее слова.

И снова взглянула на мужчину перед собой.

Вероника сняла свитер, приблизилась к Эдуарду - если уж что-то делать, то сейчас. Мари долго не выдержит холода в саду и скоро вернется.

Он отступил. В его глазах стоял вопрос: когда она вернется к пианино? Когда она сыграет новую музыку и вновь наполнит его душу красками, страданиями, болью и радостью тех безумных композиторов, которые в своих творениях пережили столько поколений?

Та женщина в саду говорила мне: "Мастурбируй. Узнай, как далеко ты сумеешь зайти". Неужели я смогу зайти дальше, чем до сих пор?

Она взяла его руку и хотела отвести к софе, но Эдуард мягко высвободился. Он предпочитал стоять, где стоял, у пианино, терпеливо дожидаясь, когда она снова заиграет.

Вероника смутилась, но затем поняла, что терять ей нечего. Она мертва, так к чему же продолжать питать страхи и предрассудки, всегда ограничивавшие ее жизнь? Она сняла блузку, брюки, лифчик, трусики и осталась перед ним обнаженной.

Эдуард рассмеялся. Она не знала, отчего, но заметила, что он смеется. Она нежно взяла его руку и положила ее на свой лобок. Рука осталась лежать неподвижно. Вероника отказалась от попытки и сняла ее.

Намного больше, чем физический контакт с этим мужчиной, ее возбуждало то, что она может делать все, что ей хочется, что границ не существует. За исключением той женщины во дворе, которая может войти в любую минуту, - все остальные, судя по всему, спали.

Кровь взыграла, и холод, который она чувствовала, снимая с себя одежду, становился все менее ощутим. Они стояли лицом к лицу, она обнаженная, он полностью одетый. Вероника опустила руку к его гениталиям и начала мастурбировать. Ей уже приходилось делать это раньше, одной или с некоторыми партнерами, но ни разу в ситуации, когда мужчина не проявляет ни малейшего интереса к происходящему.

И это возбуждало, сильно возбуждало. Стоя с раздвинутыми ногами. Вероника касалась своих гениталий, сосков, своих волос, отдаваясь, как еще не отдавалась никогда, и не только оттого, что ей хотелось видеть, как этот парень выходит из своего отрешенного мира. Она никогда еще не переживала подобного.

Она начала говорить, говорила немыслимые вещи, то, что ее родители, друзья, предки сочли бы верхом непристойности. Наступил первый оргазм, и она кусала губы, чтобы не кричать от наслаждения.

Эдуард смотрел ей в глаза. Его глаза блестели по-другому, казалось, он что-то понимает, пусть это лишь энергия, жар, пот, запах, источаемые ее телом. Вероника до сих пор не была удовлетворена. Она стала на колени и начала мастурбировать снова.

Ей хотелось умереть от наслаждения, от удовольствия, думая и осуществляя все то, что до сих пор ей было запрещено: она умоляла мужчину, чтобы он к ней прикоснулся, покорил ее, использовал ее для всего, что только пожелает. Ей хотелось, чтобы Зедка тоже была здесь, женщина сумеет прикоснуться к телу другой женщины так, как не удастся ни одному мужчине, ведь она знает все его секреты.

На коленях перед этим мужчиной, стоящим во весь рост, она чувствовала, что ею обладают, что к ней прикасаются, она не стеснялась в словах, чтобы описать, чего ей от него хочется. Наступал новый оргазм, на этот раз он был сильнее, чем когда-либо ранее, как будто все вокруг взорвалось. Она вспомнила сердечный приступ, который у нее был утром, но это уже не имело никакого значения, она умрет, наслаждаясь, взрываясь. Она почувствовала искушение подержать член Эдуарда, который находился прямо перед ее лицом, но у нее не было ни малейшего желания рисковать испортить этот момент. Она зашла далеко, очень далеко, в точности, как говорила Мари.

Она воображала себя царицей и рабыней, властительницей и прислужницей. В своем воображении она занималась любовью с белыми, черными, желтыми, гомосексуалистами, царями и нищими. Она принадлежала всем, и каждый мог делать с ней что угодно. Она пережила оргазм, два, три оргазма подряд. Она воображала все, чего никогда не могла представить себе раньше, отдаваясь самому ничтожному и самому чистому. Наконец, не в силах больше сдерживаться, она громко закричала от удовольствия, от боли нескольких подряд оргазмов, всех мужчин и женщин, входивших в ее тело и покидавших его через двери ее разума.

Она легла на пол и осталась лежать там, вся в поту, с исполненной покоя душой. Она скрывала сама от себя свои потаенные желания, сама толком не зная зачем, и не нуждалась в ответе. Достаточно было сделать то, что она сделала: отдаться.

Понемногу Вселенная возвращалась на круги своя, и Вероника встала. Все это время Эдуард стоял неподвижно, но, казалось, что-то в нем изменилось: в его глазах светилась нежность, очень близкая этому миру.

Было так хорошо, что во всем мне видится любовь. Даже в глазах шизофреника.

Она стала одеваться, и почувствовала, что в холле есть кто-то третий.

Там была Мари. Вероника не знала, когда она вошла, что слышала или видела, но при всем этом не чувствовала ни стыда, ни страха. Она едва взглянула на нее, с тем нерасположением, с каким смотрят на слишком близкого человека.

- Я сделала, как ты советовала, - сказала она. - Я прошла долгий, очень долгий путь.

Мари стояла молча. Только что она воскресила в памяти очень важные моменты своей жизни, и ей было немного не по себе. Наверное, пора вернуться в мир, столкнуться с происходящим там, сказать, что все могут стать членами великого Братства, даже никогда не побывав в психиатрической больнице.

Как вот та девушка, например, единственная причина пребывания в Виллете которой - то, что она пыталась покончить со своей жизнью. Ей незнакомы ни паника, ни депрессия, ни мистические видения, ни психозы, ни ограничения, которые может накладывать человеческий ум. И хотя она знала стольких мужчин, ей ни разу не доводилось испытать самые сокровенные из своих желаний - и в результате она не знала своей жизни даже наполовину. Ах, если бы все могли познать и пережить свое внутреннее безумие! Стал бы мир хуже? Нет, люди стали бы справедливее и счастливее.

- Почему я никогда не делала этого раньше?

- Ему хочется, чтобы ты сыграла еще, - сказала Мари, глядя на Эдуарда. - По-моему, он заслужил.

- Я сыграю, но ответь мне: почему я никогда не делала этого раньше? Если я свободна, если я могу думать обо всем, о чем мне хочется, почему я всегда избегала мыслей о запретных ситуациях?

- Запретных? Послушай: я была адвокатом, и знаю законы. И еще я была католичкой, и знала наизусть большую часть Библии. Что ты называешь запретным?

Мари подошла к Веронике и помогла ей надеть свитер.

- Посмотри внимательно мне в глаза и не забудь то, что я тебе сейчас скажу. Существуют только две запретные вещи - одна по человеческому закону, другая - по Божественному. Никогда не принуждай никого к связи, это считается изнасилованием. И никогда не вступай в связь с детьми, это худший из грехов. Во всем остальном ты свободна. Всегда существует некто, желающий в точности того же, что и ты.

У Мари не было терпения учить важным вещам ту, кому скоро предстоит умереть. Улыбнувшись, она пожелала спокойной ночи и удалилась.

Эдуард стоял неподвижно, он ждал музыки. Вероника должна была отблагодарить его за то огромное удовольствие, которое он ей доставил лишь тем, что оставался стоять перед ней, глядя на ее безумства без страха или отвращения. Она села за пианино и заиграла.

Ее душа была легка, и даже страх смерти больше ее не мучил. Она пережила то, что всегда таила от самой себя. Она пережила удовольствия девственницы и проститутки, рабыни и царицы - хотя больше рабыни, чем царицы.

В ту ночь, словно чудом, все известные ей песни вспомнились ей, и она сделала все, чтобы Эдуард получил почти такое же удовольствие, как она.

 

Включив свет в приемной, доктор Игорь с удивлением увидел, что его дожидается девушка.

Еще очень рано. А день у меня полностью занят.

- Я знаю, что рано, - сказала она. - И день еще не начался. Мне нужно с вами поговорить, это ненадолго. Мне нужна ваша помощь.

У девушки были круги под глазами, волосы потускнели - сразу видно, что не спала всю ночь.

Доктор Игорь пригласил ее в кабинет.

Сказав "присаживайтесь", он зажег свет и раздвинул шторы. До рассвета примерно час, а затем свет нужно будет выключить, чтоб экономить электроэнергию. Акционеры всегда придирчивы по части расходов, даже самых незначительных.

Он бросил беглый взгляд в больничный журнал: Зедка уже получила свой последний инсулиновый шок, и реакция была положительная, точнее, ей удалось перенести столь жесткую терапию. Хорошо еще, что на этот случай доктор Игорь запасся подписью администрации Виллете под документом, согласно которому та берет на себя ответственность за возможные последствия.

Он просмотрел еще пару последних записей. Два-три пациента, по докладам медсестер, ночью вели себя агрессивно - среди них Эдуард, который вернулся в палату лишь в четыре утра и отказался от снотворного. Значит, следует принять меры. Каким бы либеральным ни был режим Виллете, необходимо поддерживать его репутацию заведения достаточно строгого во всем, что касается требований традиционной медицины.

- У меня к вам важная просьба, - сказала девушка.

Как бы не расслышав, доктор Игорь взял стетоскоп и принялся прослушивать ее легкие и сердце. Затем проверил рефлексы и при помощи специального портативного фонарика осмотрел дно сетчатки. Поразительно, но симптомы отравления Купоросом почти исчезли.

Сразу взявшись за телефон, он велел медсестре принести лекарство с каким-то сложным названием.

- Похоже, вчера вечером вам не сделали укол, - сказал он.

- Но чувствую я себя гораздо лучше.

- Видели бы вы свое лицо: круги под глазами, усталость, вялая мимика. Если хотите употребить с пользой то недолгое время, которое вам осталось, будьте добры, выполняйте мои указания.

- Именно поэтому я пришла сюда. Я как раз и хочу употребить с пользой это недолгое время, только по своему усмотрению. Сколько мне еще жить?

Доктор Игорь устремил на нее пристальный взгляд поверх очков.

- Вы можете мне ответить, - настаивала она. - У меня уже нет ни страха, ни безразличия, ничего. У меня есть желание жить, но я знаю, что этого недостаточно, поэтому я смирилась со своей судьбой.

- Так что же вам нужно?

Вошла медсестра со шприцем. Доктор Игорь кивнул в сторону Вероники. Медсестра осторожно закатала ей рукав.

- Сколько мне еще осталось? - повторила Вероника, пока с нею возилась медсестра.

- Сутки. Двадцать четыре часа. Может, меньше. Она опустила глаза и закусила губу. Но сохранила самообладание.

- Тогда я хочу попросить вот о чем. Во-первых, дайте мне какое-нибудь лекарство, сделайте какой-нибудь укол - что угодно, но только чтобы я не засыпала, чтобы я использовала каждую оставшуюся мне минуту. Меня сильно клонит в сон, но я хочу не спать, мне нужно успеть сделать многое - то, что я всегда откладывала на потом, думая, что буду жить вечно, и к чему утратила интерес, когда пришла к выводу, что жить не стоит.

- А во-вторых?

- Во-вторых - я хочу выйти отсюда, чтобы умереть там, на воле. Я должна подняться к Люблянскому замку, который так и не удосужилась рассмотреть вблизи. Я должна поговорить с одной женщиной, которая зимой продает каштаны, а весной - цветы. Сколько раз мы виделись, а я ни разу не спросила, как ей живется. Хочу прогуляться по морозу без куртки и почувствовать пронизывающий холод - я всегда куталась, боялась простудиться.

Короче, доктор Игорь, я хочу ощутить таяние снежинок на своем лице, улыбаться мужчинам, которые мне нравятся, с удовольствием соглашаясь, если кто-нибудь предложит выпить по чашке кофе. Я должна поцеловать маму, сказать, что люблю ее, выплакаться у нее на груди, не стыдясь своих чувств, которые раньше скрывала.

Может быть, я зайду в церковь, взгляну на те иконы, которые никогда ничего мне не говорили, зато теперь что-нибудь скажут. Если какой-нибудь понравившийся мне мужчина пригласит меня в ночной клуб, я с ним протанцую ночь напролет. Потом пойду с ним в постель - но не так, как прежде с другими - то с деланным безразличием, то с деланной страстью. Я хочу отдаться мужчине, городу, жизни - и, наконец, смерти.

Когда Вероника замолчала, воцарилась мертвая тишина. Врач и пациентка смотрели друг другу в глаза, читая в них мысль о тех ошеломляющих возможностях, которые могут предоставить двадцать четыре часа.

- Я могу дать вам кое-какие стимулирующие средства, но не рекомендовал бы их принимать, - сказал наконец доктор Игорь. - Они снимут сонливость, но в то же время лишат вас внутреннего равновесия, которое необходимо, чтобы все это пережить.

Вероника почувствовала подступающую дурноту. Всякий раз после такого укола в организме происходило что-то неладное.

- Вы побледнели. Думаю, лучше вам отправиться в постель; поговорим завтра.

На глаза Вероники вновь навернулись слезы, но она сдержалась.

- Завтра не будет, и вы это хорошо знаете. Я устала, доктор Игорь, страшно устала. Поэтому сейчас и обратилась к вам. Я всю ночь не сомкнула глаз - наполовину в отчаянии, наполовину в смирении. Можно было вновь впасть в истерику от страха, как случилось вчера, но что толку? Если впереди всего одни сутки, а предстоит еще столько сделать, нужно отбросить отчаяние. Пожалуйста, доктор, пусть я по-настоящему проживу то недолгое время, которое мне осталось, ведь мы оба знаем, что завтра может быть поздно.

- Идите спать, - настаивал врач. - Вернетесь сюда в полдень. Еще поговорим.

Вероника увидела, что выхода нет.

- Хорошо. Только спать я буду очень недолго. У вас есть еще несколько минут?

- Разве что несколько минут. Сегодня я очень занят.

- Я буду говорить совершенно открыто. Вчера ночью впервые я занималась мастурбацией - без малейшего стыда. Я думала обо всем, о чем до сих пор не осмеливалась думать, получала наслаждение от того, что раньше меня пугало или отталкивало.

Доктор напустил на себя чрезвычайно профессиональный вид. Он не знал, к чему может привести этот разговор, и не хотел иметь неприятностей с начальством.

- Доктор, я обнаружила, что я развратница. Не это ли одна из причин моей попытки самоубийства? Я многого о себе не знала.

Ну, здесь можно обойтись самым простым ответом, - подумал он. – Нет необходимости опять вызывать медсестру, чтоб была свидетельница во избежание разговоров о сексуальном насилии.

- Всем нам хочется делать разные вещи, порой весьма необычные, - ответил он. - И нашим партнерам по сексу тоже. Что в этом неправильного?

- А вы как считаете?

- С самого начала все неправильно. Потому что когда все мечтают о якобы запретном и лишь немногие осуществляют эти мечты, все остальные чувствует себя трусами.

- Даже если эти немногие правы?

- Прав тот, кто сильнее. В данном же случае, как ни парадоксально, трусы оказываются самыми смелыми, и им удается навязать свои идеи.

Ему не хотелось продолжать.

- Пожалуйста, ступайте к себе в палату; вам нужно хоть немного отдохнуть, а у меня расписан весь сегодняшний день. Если не будете упрямиться, я подумаю, что можно сделать касательно вашей второй просьбы.

Вероника вышла из кабинета. Следующим посетителем была Зедка, которую пора выписывать, но доктор Игорь попросил ее подождать. Ему необходимо было сделать несколько записей в связи с только что завершившимся разговором.

В диссертацию о Купоросе придется включить большую главу о сексе. В конце концов, именно с ним связана значительная часть психопатологии. По мнению доктора Игоря, фантазии - это электрические импульсы в мозгу, которые при их подавлении разряжают свою энергию в других сферах жизнедеятельности.

Еще студентом он прочел любопытный трактат о сексуальных меньшинствах: садизм, мазохизм, гомосексуализм, трансвестизм, вуайеризм, копрофагия, копролалия - в общем, список был внушительный. Вначале доктор Игорь считал, что это всего лишь отклонения в психике тех, кому не удалось наладить здоровые отношения с партнером. А между тем, набираясь опыта в психиатрии, по мере общения с пациентами он обнаружил, что каждый из них рассказывал что-то совершенно индивидуальное. Они усаживались в удобное кресло в его кабинете и, опустив глаза, пускались в долгие рассуждения о том, что называли "болезнями" (как будто он не врач!) или "развращенностью" (как будто он не психиатр, который обязан во всем разобраться!).

Один за другим вполне, казалось бы, нормальные люди описывали те самые фантазии, о которых он читал в книге о сексуальных меньшинствах - книге, в сущности отстаивавшей право каждого получать оргазм так, как ему нравится, лишь бы он не нарушал прав партнера.

Женщины, учившиеся в монастырских колледжах, втайне мечтали о том, чтобы при занятиях сексом их подвергали всяческим унижениям. Мужчины в костюмах и галстуках, высокие государственные чиновники признавались, что тратят целые состояния на румынских проституток лишь ради возможности полизать им ноги. Юноши, влюбленные в мальчиков; девушки, влюбленные в подруг по колледжу; мужья, желающие, чтобы их женами обладали посторонние; женщины, мастурбировавшие всякий раз, когда находили следы нарушения супружеской верности своих мужей; матери, которым приходилось сдерживать порыв отдаться первому же мужчине, позвонившему в дверь; отцы, рассказывавшие о тайных приключениях с трансвеститами.

И - оргии. Если верить книге, едва ли не каждому по крайней мере раз в жизни хотелось принять участие в групповом сексе.

Доктор Игорь ненадолго отложил ручку и задумался о самом себе: и он тоже? Да, и ему бы тоже хотелось. Оргия, в его представлении, должна была бы быть чем-то совершенно беспорядочным, радостным, где уже нет чувства обладания, а есть лишь наслаждение и хаос свободы.

Не в этом ли одна из главных причин столь внушительного количества людей, пораженных Горечью? Брачных союзов, на которые монотеизм наложил противоестественные ограничения, - союзов, в которых, согласно результатам исследований, бережно хранимым доктором Игорем в его архиве, половое влечение исчезает на третьем или четвертом году совместной жизни. В этих условиях женщина чувствует себя отверженной, мужчина - узником брака, и Купорос, или Горечь, начинает разрушать все и вся.

С психиатром люди говорят более откровенно, чем со священником, потому что врач не станет угрожать преисподней. На протяжении своей длительной карьеры психиатра доктор Игорь уже наслушался практически всего, что они могли рассказать.

Рассказать. Гораздо реже - сделать.

Даже проработав по своей специальности не один год, он то и дело задавался вопросом, почему люди так боятся своей индивидуальности.

Когда он пытался докопаться до причины, чаще всего ему отвечали: "Муж подумает, что я проститутка". Или же сидевший перед ним пациент почти непременно подчеркивал: "Жена ничего не должна знать".

На этом беседа обычно и заканчивалась. Стоит ли говорить, что у каждого был свой неповторимый сексуальный профиль, столь же характерный, как и отпечатки пальцев: однако никто не хотел этому верить. Было весьма рискованным сохранять в постели свободу, ведь другой мог оставаться рабом собственных предрассудков.

Мне не изменить мир, - пришел он наконец к выводу и, смирившись, велел медсестре впустить излечившуюся от депрессии пациентку - Зедку. - Но по крайней мере в диссертации я напишу все, что об этом думаю.

Эдуард увидел, что Вероника выходит из кабинета доктора Игоря и направляется в палату. Ему хотелось рассказать свои секреты, раскрыть перед ней душу так же честно и откровенно, как она прошлой ночью открыла ему свое тело.

Для него это было одним из тяжелейших испытаний с тех пор, как он попал в Виллете с диагнозом "шизофрения". Но он выдержал и был рад, хотя и боялся возникшего желания снова вернуться в этот мир.

"Все здесь знают, что эта молодая девушка не выдержит до конца недели. Это бесполезно".

А может быть, именно поэтому стоило поделиться с ней своей историей. Три года он разговаривал с одной лишь Мари, но даже при этом у него не было уверенности, что она полностью его понимает. Как мать, она, должно быть, считала, что его родители были правы, что они желали ему лишь добра, что райские видения - всего лишь глупая юношеская мечта, совершенно далекая от реального мира.

Райские видения. Именно они вели его в ад, к бесконечным ссорам с семьей, к чувству вины, настолько сильному, что он больше не способен был сопротивляться и ему пришлось искать убежища в ином мире. Если бы не Мари, он до сих пор жил бы в этой отдельной реальности.

И вот тут появилась Мари, заботилась о нем, заставила его почувствовать себя снова любимым. Благодаря ей Эдуард все еще в состоянии был осознавать, что происходит вокруг.

Несколько дней назад одна девушка, его ровесница, села за пианино и сыграла "Лунную сонату". Эдуард не знал, виновата ли музыка, или девушка, или луна, или время, проведенное в Виллете, но его вновь начали беспокоить райские видения.

Он шел за ней до самой женской палаты, но там его остановил санитар.

- Сюда нельзя, Эдуард. Возвращайтесь в сад. Уже рассветает, будет чудесный день.

Вероника оглянулась.

- Я немного посплю, - нежно сказала она ему. - Поговорим, когда я проснусь.

Вероника не понимала отчего, но этот молодой человек стал частью ее мира, или того немногого, что от него осталось. Она была уверена, что Эдуард в состоянии понять ее музыку, восхищаться ее талантом. И хотя ему не удавалось произнести ни слова, его глаза говорили все.

Так было и в этот миг, у двери палаты, когда они говорили о том, о чем ей не хотелось слышать.

О нежности. О любви.

От этой жизни с душевнобольными я быстро сама сошла с ума. Шизофреники не могут испытывать такие чувства к здоровым людям.

Вероника почувствовала порыв вернуться и поцеловать его, но сдержалась. Санитар мог это увидеть, рассказать доктору Игорю, и тогда уж точно врач не позволит, чтобы женщина, поцеловавшая шизофреника, выходила из Виллете.

Эдуард посмотрел в глаза санитару. Его привязанность к этой девушке была сильнее, чем он себе представлял, но нужно было сдержаться, пойти посоветоваться с Мари - единственной, с кем он делился своими тайнами. Безусловно, она сказала бы ему, что то, что он хочет почувствовать - любовь, - в данном случае опасно и бесполезно. Мари попросит Эдуарда забыть о глупостях и снова стать нормальным шизофреником (а потом от души рассмеется, поскольку эта фраза не имеет смысла).

Он присоединился к другим пациентам в столовой, съел все, что подали, и вышел на обязательную прогулку в сад. Во время "солнечных ванн" он пытался подойти к Мари. Но у нее было выражение человека, которому хочется побыть одному. Не нужно было ничего ей говорить, ведь одиночество Эдуарду было достаточно знакомо, чтобы научиться его уважать.

К Эдуарду приблизился новый пациент. Должно быть, он еще ни с кем не успел познакомиться.

- Бог наказал человечество, - сказал тот. - Наказал чумой. А я видел Его во снах. Он велел мне спасти Словению.

Эдуард пошел от него прочь, а этот мужчина кричал:

- По-вашему, я сумасшедший? Тогда почитайте Евангелие! Бог послал в мир Своего Сына, и Сын Божий возвращается снова!

Но Эдуард больше его не слышал. Он смотрел на горы за окном и спрашивал себя, что с ним происходит. Почему ему захотелось выйти отсюда, если он наконец обрел покой, которого так искал? К чему рисковать снова позорить родителей, если все семейные проблемы уже решены? Он начал волноваться, ходить из стороны в сторону, ожидая, что Мари нарушит свое молчание и они смогут поговорить. Но она казалась далекой как никогда.

Он знал, как бежать из Виллете: какой неприступной ни казалась охрана, лазеек было немало. Просто у оказавшихся внутри не возникало особого желания отсюда выходить. С западной стороны была стена, взобраться на которую не составляло большого труда, поскольку в ней было множество трещин. Человек, решивший перебраться через нее, сразу оказался бы в поле, а через пять минут, идя в северном направлении, добрался бы до шоссе, ведущего в Хорватию. Война уже закончилась, братья снова стали братьями, границы уже охранялись не столь тщательно, как раньше. Немного везения - и через шесть часов можно оказаться уже в Белграде.

Эдуард уже несколько раз попадал на это шоссе, но всякий раз решал вернуться, поскольку еще не получил знака, чтобы двигаться дальше. Теперь все было по-другому: этот знак появился, им была зеленоглазая девушка с каштановыми волосами и взволнованным видом человека, который боится потерять свою решимость.

Эдуард решил дойти прямо до стены, перебраться через нее и больше никогда не возвращаться в Словению. Но девушка спала, он должен был хотя бы попрощаться с ней.

Когда после "солнечных ванн" члены Братства собрались в холле, Эдуард подошел к ним.

- Что здесь делает этот сумасшедший? - спросил самый старший.

- Перестаньте, - сказала Мари. - Мы тоже сумасшедшие.

Все рассмеялись и заговорили о вчерашней беседе. Вопрос был такой: действительно ли суфийская медитация в состоянии изменить мир? Прозвучали теории, предложения, поправки, противоположные мнения, критические высказывания в адрес лектора, способы усовершенствовать то, что было испытано веками.

Эдуарда просто тошнило от подобных дискуссий. Эти люди замыкались в психиатрической больнице и спасали мир, ничем не рискуя, поскольку знали: там, снаружи, все будут называть их смешными, несмотря на то, что идеи у них весьма конкретные. Каждый из этих людей имел свою особую теорию относительно всего и был убежден, что его истина - это единственное, что имеет значение. Они проводили дни, ночи, недели, годы в разговорах, так и не приняв единственной истины, стоящей за любой идеей: хороша она или плоха, но реальна она лишь тогда, когда ее стараются осуществить на практике.

Что такое суфийская медитация? Что такое Бог? Что такое спасение, если мир действительно необходимо спасать? Ничто. Если бы каждый и здесь, и снаружи жил своей жизнью и позволил так же поступать другим. Бог был бы в каждом мгновении, в каждом горчичном зерне, в клочке облака, которое возникает и тут же растворяется. Бог здесь, однако эти люди считали, что необходимо продолжать поиск, поскольку казалось слишком просто принять жизнь как акт веры.

Он вспомнил такое простое и легкое упражнение, которому, как он слышал, обучал суфийский учитель, пока он ожидал Веронику у пианино: смотреть на розу. Разве нужно что-нибудь еще?

Но, даже пережив опыт глубокой медитации, подойдя так близко к райским видениям, эти люди еще что-то обсуждали, аргументировали, критиковали, строили теории.

Он, наконец, поймал взгляд Мари. Она отвела глаза, но Эдуард был полон решимости немедленно покончить с таким положением. Он подошел к ней и взял ее за руку.

- Прекрати, Эдуард.

Он мог сказать: "Пойдем со мной". Но ему не хотелось делать этого на виду у всех окружающих, которых бы удивила твердость его голоса. Поэтому он предпочел стать на колени с молящим взглядом.

Мужчины и женщины рассмеялись.

- Ты стала для него святой, Мари, - прокомментировал кто-то. - Он был на вчерашней медитации.

Но годы безмолвия научили Эдуарда говорить глазами. В них он умел вложить всю свою энергию. Точно так же как он был абсолютно уверен, что Вероника ощутила его нежность, его любовь, он знал, что Мари поймет его отчаяние, ведь она была так нужна ему.

Еще некоторое время она была в нерешительности. Затем заставила его подняться и взяла за руку.

- Давай пройдемся, - сказала она. - Ты нервничаешь.

И они снова вышли в сад. Когда они отошли достаточно далеко, чтобы их разговор никто не подслушал, Эдуард заговорил.

- Здесь, в Виллете, я уже не первый год, - сказал он. - Я больше не позорю родителей, отбросил в сторону самолюбие, но райские видения остались.

- Я знаю, - ответила Мари. - Мы уже не раз об этом говорили. И еще я знаю, к чему ты ведешь: пора уходить.
обращений к странице:12131

всего : 4
cтраницы : 1 | 2 | 3 | 4 | Следующая »

Партнеры проекта
Другие сейчас читают это:
Партнеры проекта
Это интересно
Партнеры проекта
 
 
ГРЕХИ и СОЖАЛЕНИЯ ЕСТЬ МЕЧТА? ЦЕЛЬ? Я БЛАГОДАРЮ ДНЕВНИК МУДРОСТИ
  • Не горожусь тем, что я такая лицемерка. Хожу в школу, всем улыбаюсь и говорю какие они хорошие, а на самом деле ненавижу их всех до одного! Что учителей, что о...
  • завидую всем,кто чего-то добился и как-то реализовался.называю людей дураками и везунчиками,хотя понимаю,что они много работают и получают то,чего хотят,а я сиж...
  • Я хочу покончить с жизнью... и я это сделаю
  • Ya ochen xochu viiti zamuj za bogatogo oligarxa I jit s nim dolgo I shastlivo!!! Da budet tak!!! Amen!!!
  • хочу взаимной и искреной любви
  • A rllonig stone is worth two in the bush, thanks to this article.
  • Я благодарю Господа Бога, Пресвятую Богородицу, всех Святых, АНГЕЛОВ-ХРАНИТЕЛЕЙ за сына, за то, что он приехал , всё благополучно. Спасибо, Господи, за всё. Спа...
  • Вселенная я благодарна тебе за то что, у меня уже сегодня сейчас есть деньги полностью расчитаться с Лешей Ковалевым за офис, я смогла забрать всю свою мебель и...
  • Я благодарю Господа Бога за всё,чем он меня облагодетельствовал в ответ на мои молитвы! Спасибо большое и Ангелам нашим-хранителям.
  • Лидерству нельзя научить, ему можно только следовать! ...
  • Существует Она, которую я называю Прекрасная Женщина.
    Ее главный талант- способность любить.Она страдает, умирает от любви, чтобы воскреснуть и начать все в......

  • You"ve gotten one of the better webpages.|...
  • КНИГИ НА ФОРУМЕ АНЕКДОТЫ ТРЕНИНГИ
  • Как дважды два Основы пикапа...
  • Слова...
  • Посланник...
  • Неудачник...
  • Практика магов...
  • 09.09.2021 23:32:36 Кто кончил в меня вчера?...
  • 09.09.2021 22:57:46 как бросить пить пиво после работы?...
  • 03.09.2021 15:11:17 Как похудеть на 5-12 кг за месяц...
  • FraGGod: Прикинь, мне мыло от премьер-министра UK пришло
    Ti: Что, предлагает увеличить?
    читать все анекдоты
    Партнеры проекта
    Подписка
     Дневник мудрых мыслей  Общество успешных  Страница исполнения желаний  Анекдоты без цензуры  Генератор Позитива
    PSYLIVE - Психология жизни 2001 — 2017 © Все права защищены.
    Воспроизведение, распространение в интернете и иное использование информации опубликованной в сети PSYLIVE допускается только с указанием гиперссылки (hyperlink) на PSYLIVE.RU.
    Использование материалов в не сетевых СМИ (бумажные издания, радио, тв), только по письменному разрешению редакции.
    Связь с редакцией | Реклама на проекте | Программирование сайта | RSS экспорт
    ONLINE: Техническая поддержка и реклама: ICQ 363302 Техническая поддержка 363302 , SKYPE: exteramedia, email: psyliveru@yandex.ru, VK: psylive_ru .
    Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика