Необозримая толпа людей, закручиваясь водоворотом, бурлила вокруг одного человека, стоящего в самом центре. Вдруг люди превратились в океан, готовый поглотить этого человека, но вместо того, чтобы утонуть, он, насвистывая, пошёл прямо по этому океану и исчез.
Вместо океанской глади вдруг появилось свежескошенное поле. Аэроплан «Трэвэл Эйр-4000», сияющий белой и золотой краской, приземлился на этой траве, из кабины вылез пилот и повесил на бок самолета объявление: «Катаю пассажиров. Совершите прогулку в небо всего за 3 доллара».
Когда я пробудился от этого сна, было уже три часа. Я помнил его во всех деталях и почему-то от этого был счастлив. Открыв глаза, я увидел стоявший рядом с «Флитом» большой биплан «Трэвэл Эйр», омытый лунным светом.
Шимода сидел на спальном мешке, привалившись спиной к левому колесу своего самолета в той же позе, что и при первой нашей встрече. Не то, чтобы я мог его ясно видеть, просто знал, что он был там.
— Ну, как, Ричард, — тихо сказал он в темноте. — Теперь тебе понятно, что же происходит?
— Когда это «теперь?» Что происходит? — спросил я спросонок. Я по-прежнему всё помнил, и решил не удивляться, что он не спал
— Твой сон. Парень, толпы и самолёт, — объяснил он терпеливо.
— Ты интересовался моим прошлым, теперь ты знаешь вполне достаточно. Об этом писали в газетах: Дональд Шимода, тот самый, которого начинали называть Механик-Мессия, американский авиатор, который в один прекрасный момент исчез на глазах у двадцати пяти тысяч очевидцев.
Я вспомнил, что читал эту историю — попалась мне на глаза, потому что занимала первую страницу местной газетки какого-то городка в штате Огайо.
— Дональд Шимода?
— К вашим услугам, — сказал он. — Теперь ты знаешь, и не ломай больше себе голову на эту тему. Спи давай.
Но прежде чем заснуть, я еще долго думал об этом.
— И тебе можно... я не думал... если у тебя такое предназначение — быть Мессией, так ты, вроде, должен спасти мир, или нет? Я не знал, что Мессия может вот так всё бросить и уйти. — Я сидел верхом на обтекателе моего биплана и вслух размышлял о новом друге. — Дон, брось мне, пожалуйста, ключ на шестнадцать.
Он покопался в ящике с инструментом, нашел его и кинул мне. Как и все другие инструменты тем утром, брошенный ключ замедлил свой полет, а потом и вовсе остановился сантиметрах в тридцати от меня, лениво переворачиваясь в воздухе.
Однако, в тот момент, когда я коснулся его, он снова обрёл свой немалый вес обычного хромованадиевого гаечного ключа.
— Конечно, ты можешь уйти! Бросить всё, что хочешь, если ты передумал это делать. Ты можешь перестать дышать, если захочешь. — Ради собственного удовольствия он отправил в полет отвертку. — Поэтому я перестал быть Мессией, и если кажется, что я защищаюсь, так, может быть, это от того, что я действительно всё еще защищаюсь.
Но уж лучше так, чем остаться и возненавидеть всё это. Хороший мессия не испытывает чувства ненависти, и он свободен идти любым путем, каким пожелает. Это, конечно же, относится и к каждому. Мы все сыны Божьи, или дети Абсолюта, или идеи Разума, или как ты там ещё захотел бы назвать это.
Я подтягивал гайки крепления цилиндров двигателя. Первая же гайка, естественно, провернулась на четверть оборота, и я с удовольствием похвалил себя за то, что мудро решил проверить их с утра, прежде чем снова начну катать пассажиров.
— Ну, хорошо, Дон, но знаешь, мне казалось, что мессианство должно чем-то отличаться от другой работы. Вдруг бы Иисус снова пошёл строгать доски, чтобы заработать себе на кусок хлеба? Может быть, это только звучит так странно.
Он обдумал мои слова.
— Я не понимаю, что ты этим хочешь сказать. Странно как раз именно то, что он вообще не бросил всё, когда его впервые начали называть Спасителем. Вместо этого он попытался объяснить им все логически: «Прекрасно, Я — сын Божий, но мы все его дети; Я — Спаситель, но и вы все тоже. Чудеса, которые я творю, может делать каждый из вас! Каждый здравомыслящий человек понимает это».
Наверху на обтекателе было жарко, но мне вовсе не казалось, что я занимаюсь каким-то тяжким трудом. Чем больше я хочу что-нибудь сделать, тем меньше считаю это тяжким трудом. Мысль о том, что, благодаря моим стараниям, цилиндры не улетят с двигателя, доставляет мне большое удовольствие.
— Ну, скажи, что тебе нужен еще один ключ, — подсказал он.
— Ключ мне не нужен. И я, представь себе, настолько продвинут духовно, что считаю все эти твои штучки, Шимода, всего лишь фокусами для простаков, на которые способен любой умеренно духовно развитый адепт. А может, начинающий гипнотизёр.
— Гипнотизёр?! Парень, да ты меня вот-вот раскусишь! Ну, уж лучше гипнотизёр, чем Мессия. Что за скучная работа! Почему же я не знал, что это будет так скучно?
— Ты знал, — сказал я мудро. Он лишь засмеялся.
— А ты когда-нибудь думал, Дон, что бросить всё, в конце концов, будет вовсе не так-то просто. Что тебе не удастся начать жизнь простых «нормальных людей?»
В ответ на это он смеяться не стал.
— Ты прав, конечно, — сказал он, запустив пальцы в свою черную шевелюру. — Если я остаюсь в одном месте слишком долго, больше чем на день или два, люди начинают замечать, что я не такой, как все.
Ведь и умирающий может исцелиться, лишь прикоснувшись к моему рукаву, так что не пройдёт и недели, как я снова окажусь в середине толпы. А с самолетом я могу не сидеть на одном месте, никто не знает, откуда я прилетел и куда отправлюсь дальше, что меня прекрасно устраивает.
— Тебе придётся намного тяжелее, чем ты думаешь, Дон. В наше время всё движется от материального к духовному... пока очень медленно, но это движение не остановить. Я думаю, что мир не оставит тебя в покое.
— Не я им нужен, а чудеса! А творить их я могу научить кого-нибудь вместо меня; пусть он и будет Мессией. Я не скажу ему, что это скучное занятие. И, кроме того: «Нет настолько большой проблемы, чтобы от неё нельзя было убежать». Я спрыгнул с обтекателя на траву и начал подтягивать гайки на нижних цилиндрах.
— Ты, кажется, начал цитировать изречения знаменитой собачки Снупи?
— Послушай, я буду цитировать истину, кто бы её ни изрекал.
— Дон, но ты не можешь убежать! Что если я начну поклоняться тебе прямо сейчас? Что если мне надоест заниматься этим мотором, и я начну молить тебя о том, чтобы ты сотворил мне вечный двигатель?
Слушай, я отдам тебе всё до гроша из того, что успею заработать сегодня, если ты научишь меня порхать по воздуху. А если ты не сделаешь этого, я буду знать, что мне надо начинать молиться тебе, Святому, посланному, чтобы облегчить мою непосильную ношу.
Он лишь улыбнулся. Мне до сих пор кажется, он так и не понял, что не сможет убежать. Но как об этом мог знать я, если он не знал?
— А у тебя всё было так же пышно, как в индийских фильмах? Толпы на улицах, миллионы рук ищут прикосновения, цветы и благовония, а для выступления золотые платформы, устланные коврами с серебряными кистями?
— Нет. Ещё до того, как я попросил себе такую работу, я знал, что не смогу этого вынести. Поэтому, я выбрал США, и мне достались лишь толпы.
Воспоминания причиняли ему боль, и мне было досадно, что я начал всё это. Он сидел на траве и продолжал говорить, глядя сквозь меня.
— Я хотел сказать: ради Бога, если вы так сильно желаете свободы и радости, разве вы не видите, что её нет вне вас?
Скажи, что она есть у тебя, и она у тебя есть. Поступай как будто она твоя, и она у тебя появится. Ричард, что же в этом такого непонятного. Но они просто не хотели слушать, большинство из них.
Чудеса, как те зрители автогонок, приходящие поглазеть на аварии, так и они приходили ко мне поглазеть на чудеса. Сначала ты просто не находишь себе места от ощущения бессилия, а потом это всё надоедает. Я понятия не имею, как это только другие мессии выносили такое.
— Когда ты так об этом рассказываешь, мессианство явно выглядит не столь уж заманчивым, — сказал я. Затем подтянул последнюю гайку и спрятал инструмент. — Куда мы направляемся сегодня?
Он подошел к моей кабине и, вместо того чтобы стереть разбитую мошкару с ветрового стекла, провел рукой — мошки ожили и улетели. Ну, конечно, его собственное ветровое стекло не надо протирать, и теперь я знаю, что и мотору его не нужен ремонт.
— Я не знаю, — ответил он. — Я не знаю, куда мы сегодня направляемся.
— Что ты хочешь этим сказать? Ты знаешь прошлое и будущее всего. Ты точно знаешь, куда мы отправимся. Он тяжко вздохнул.
— Да. Но я стараюсь об этом не думать.
Некоторое время, пока занимался цилиндром, я думал: вот повезло-то, мне достаточно лишь держаться этого парня, и больше не будет никаких проблем, ничего плохого не случится, и всё будет отлично. Но то, как он произнес: «Я стараюсь об этом не думать», — заставило меня вспомнить, что случилось с остальными мессиями, которых посылали в наш мир.
Благоразумие завопило во мне, требуя сразу после взлета повернуть на юг и держаться от него, как можно дальше. Но, как я уже говорил, летая в одиночку, бывает одиноко, и я был рад, что встретил его, просто потому, что появился человек, с которым можно поговорить, и при этом, он отличает элерон от стабилизатора.
Мне надо было бы повернуть на юг, но после взлёта я остался с ним, и мы полетели на северо-восток, направляясь в будущее, о котором он старался не думать.
обращений к странице:8073