Ровно в десять утра эта чертова субмарина на колесах остановилась прямо у моего подъезда. Правда, с третьего этажа она выглядела уже не субмариной, а гигантским металлическим пирожным. Триста детей, навалившись все вместе, уплели бы такое пирожное не раньше, чем за две недели. Мы с подругой присели на подоконник и долго разглядывали эту махину сверху, не говоря ни слова.
Небо над нами было пронзительно-чистым - настолько чистым, что делалось не по себе. Небо из экспрессионистских фильмов довоенного кинематографа. Далеко-далеко в этом небе завис неестественно крошечный вертолет. Без единого облачка, Небо смотрело на нас в упор, точно исполинский глаз с ампутированными веками.
Я запер окно, отключил холодильник и проверил газовый вентиль. Вещи в стирку собраны, постель застелена, пепельницы вымыты, бутыльки-пузырьки в ванной выстроены строгими рядами. За квартиру уплачено на два месяца вперед, подписка на газеты отменена. Уже стоя в дверях, я лишний раз окинул взглядом квартиру - обезлюдевшую, залитую неестественной кладбищенской тишиной. Я смотрел на нее - и думал про четыре года, что мы провели здесь с женой, и про детей, которые могли бы у нас получиться. Распахнулась кабина лифта, подруга окликнула меня. И тогда я закрыл железную дверь и запер ее на ключ.
Водитель, дожидась нас, самозабвенно тер влажной тряпкой лобовое стекло автомобиля. Как и прежде, на всем корпусе железного монстра не было ни пылинки, ни пятнышка, и лишь сумасшедшее солнце расплескивало по черной зеркальной поверхности ослепительные протуберанцы. Казалось, дотронься - и от руки только угли останутся.
- Доброе утро! - сказал водитель. Тот же самый водитель-католик, что вез меня в прошлый раз.
- Доброе утро! - сказал я.
- Доброе утро! - сказала подруга.
Она держала кошку, я - пакеты с консервами и песком.
- Чудесная погода, на правда ли? - произнес водитель, глянув вверх. - Небо прямо просвечивает!
Я кивнул.
- Через такое небо, наверное, послания Бога проходят легче всего? - поинтересовался я.
- О нет, вовсе нет! - отвечал мне водитель с улыбкой. - Послания Бога и так уже есть во всем, что нас окружает. В цветах, в камнях, в облаках...
- А в автомобилях? - спросила моя подруга.
- И в автомобилях, - подтвердил водитель.
- Но ведь автомобили делают на заводах! - не удержался я.
- Во всем, что делают люди, обязательно скрывается воля Бога.
- Как клещ в ухе? - спросила подруга.
- Как воздух, - уточнил водитель.
- Что же - выходит, в автомобилях, сделанных в Саудовской Аравии, должен сидеть Аллах?
- В Саудовской Аравии не делают автомобилей.
- Что, в самом деле?
- В самом деле.
- Тогда какой бог скрывается в автомобилях, которые делают в Америке для экспорта в Саудовскую Аравию? - спросила подруга.
Вопрос был не из легких.
- Да, надо же вам все про кошку объяснить!.. - пришел я на помощь водителю.
- Милая киска! - отозвался тот с заметным облегчением.
Киска могла показаться какой угодно, но только не милой. А точнее - всем своим видом она доказывала обратное. Шерсть на боках вытерлась, точно ворс истоптанного ковра, хвост выгнулся кочергой под углом в 60 градусов, зубы пожелтели, левый глаз гноился от раны трехлетней давности, зрение становилось все хуже. В последнее время я просто не знал, в состоянии ли бедняга отличить старый кед от картофелины. С лап ее горошинами свисали мозоли, уши разъело клещом, и уже просто от старости это сокровище портило воздух по всей квартире раз двадцать на дню. Когда жена только притащила ее домой, подобрав под скамейкой в парке, это был совершенно обычный котенок; но годы шли, и по склону семидесятых бедное животное уже катилось, как шар в кегельбане, к собственному концу. Даже клички у нее не было. Являлось ли отсутствие клички для кошки трагедией, или же ей так было лучше - этого я не знал.
- Кис-кис - сказал водитель, наклонился к кошке, однако трогать не стал. - Как зовут?
- Никак не зовут, - ответил я.
- Ну, каким-то же словом вы ее подзываете?
- Не подзываю, - сказал я. - Она просто так существует.
- Но все-таки... Это же не какой-нибудь неподвижный предмет; раз перемещается туда-сюда по собственной воле - значит, должно быть и имя.
- Селедки в море тоже перемещаются по собственной воле, однако никто почему-то не придумывает для них имена!
- Между селедкой и человеком не может быть отношений, основанных на эмоциях. И к тому же, селедку зови, не зови - она своего имени все равно не услышит. Хотя, конечно, называть что-нибудь или не называть - дело глубоко личное.
- По-вашему, человек называет отдельным именем только то, что двигается, переживает и имеет уши, так, что ли?
- Именно так! - и водитель несколько раз кивнул, словно убеждая в своей мысли себя самого. - А ничего, если я сам ее как-нибудь назову?
- Да мне все равно, - пожал я плечами. - Но как?
- Ну, например - Селедка. Ведь до сих пор с ней обращались как с селедкой... Как думаете?
- По-моему, совсем неплохо.
- Ведь правда? - и он просиял от гордости.
- А ты как думаешь? - спросил я у подруги.
- Замечательно! - сказала она. - Прямо как в дни Сотворения Мира...
- Да будет Селедка! - изрек я торжественным тоном.
- Селедка, ко мне! - позвал водитель и взял кошку на руки. Та с перепугу укусила его за большой палец и тут же испортила воздух.
Водитель довез нас до самого аэропорта. Пока мы ехали, кошка смирно сидела рядом с водителем. И всю дорогу пускала газы. Это я понял, заметив, как водитель то и дело приоткрывает окно. Я подробно рассказал ему, что нужно и чего нельзя делать с кошкой. Как чистить ей уши, где покупать дезодорант для песка, сколько давать еды и так далее.
- Можете не беспокоиться, - сказал водитель. - я позабочусь. Я же теперь ей крестный отец, как-никак...
Дорога была совершенно пуста, и машина неслась по ней к аэропорту, точно лосось по реке на нерест.
- А почему, например, у кораблей есть имена, а у самолетов - нет? - спросил я водителя. - Почему все самолеты называют только номерами: Девятьсот Семьдесят Первый, Триста Двадцать Шестой, - и никто не придумывает и для них имена - что-нибудь типа "Летучий Ландыш" или, скажем, "Роза Небес"?
- Наверное, самолетов гораздо больше, чем кораблей... Массовая продукция.
- Ну что вы! Корабли - та же массовая продукция, и уж их-то на свете побольше, чем самолетов!
- Да, но... - и он на несколько секунд замолчал. - Это же все равно, что давать имена городским автобусам!
- А что? По-моему, автобусы с именами вместо номеров - это так романтично! - вставила подруга.
- Если всем автобусам в городе дать имена, то пассажиры начнут привередничать, выбирая, какой автобус им больше нравится. Скажем, на всем маршруте от Синдзюку до Сэндагая все будут ждать "Антилопу", а на "Ослика" садиться никто не захочет! - сказал водитель.
- А ты как думаешь? - спросил я у подруги.
- Это верно, - кивнула она. - Я бы тоже не села на "Ослика".
- А вы представьте, каково водителю "Ослика"! - заговорила в водителе профессиональная солидарность. - Водитель "Ослика" ведь ни в чем не виноват!
- Это точно, - согласился я.
- Ну да, - вроде бы согласилась и она. - Но на "Антилопе" я бы все-таки прокатилась!..
- Я все понял! - осенило вдруг водителя. - Для кораблей просто продолжают придумывать имена - по традиции, сложившейся еще до того, как возникло массовое производство. Если рассуждать логически, это - все равно что придумывать кличку для лошади. У тех самолетов, что использовались как чьи-то персональные лошади, были свои имена. Помните - "Энола Гей" или "Дух Сент-Луиса"... Предмет отождествлялся с существом, способным на ДУШЕВНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ.
- Выходит, главное условие для получения имени - это наличие души?
- Вот именно.
- А что, цель, с которой имя дается - это уже второстепенный фактор?
- Именно так. Для выполнения цели вполне достаточно чисел. Вспомните, что делали с евреями в Аушвице...
- Да уж, - сказал я, - Ну, хорошо: допустим, что "способность к душевному взаимодействию" - главное условие для получения имени. Ну, а как же тогда появились имена у станций метро, парков, бейсбольных полей? Здесь ведь душа не при чем!
- Так ведь если станции метро никак не назвать - это ж какая путаница начнется...
- Но я же прошу, чтобы вы объяснили не цель - зачем имя дается, - а условия, необходимые для того, чтобы имя приобрести!
Водитель крепко задумался - и не заметил, как на светофоре зажегся зеленый свет. Пижонский микроавтобус - "Тойота" последней модели с тентом для кемпинга - просигналил нам сзади, нещадно фальшивя, мотивчик из "Великолепной Семерки".
- Пожалуй, именем называют только то, что нельзя ничем заменить. Станция Синдзюку - это станция Синдзюку, и на станцию Сибуя ее не перетащишь... Да, именно эти два условия: незаменимость - и, следовательно, невозможность массового производства... Что вы на это скажете?
- Вот было бы забавно, если бы Синдзюку вдруг оказалась где-нибудь на Экода! - развеселилась подруга.
- Если станция Синдзюку окажется на Экода, то это будет уже станция Экода! - возразил водитель.
Даже если она там окажется вместе с линией Ода-кю? - не унималась она.
- Подождите - вернемся к теме! - вмешался я. - Ну, а если бы станции можно было поменять местами? Предположим, создана система массового производства станций Государственного метро - этакие складные вокзалы. И станцию Синдзюку можно разобрать как конструктор и поменять со станцией Уэно. Как тогда?
- Очень просто. Где район Синдзюку - там и станция Синдзюку, а уж в районе Уэно - станция Уэно.
- Ага! - воскликнул я. - Так вы все-таки не об имени для самого объекта говорите, а о названии роли, которую этот объект играет для человека! То есть - опять разговор про цель?
Водитель снова погрузился в молчание. Впрочем, на этот раз оно длилось не слишком долго.
- Мне кажется, - сказал он, - в таких разговорах не следует забывать о простой человеческой теплоте...
- То есть?
- Все парки, улицы, станции метро, стадионы, кинотеатры человек старался назвать какими-нибудь красивыми именами, верно? То есть, имена им давались как бы в награду - в благодарность за то, что они застыли на месте, приняв свою неизменную форму на этой Земле.
Новая теория...
- Так что же, - спросил я, - если я откажусь от способности соображать, сяду на месте и застыну навеки в неизменной позе - мне тоже придумают какое-нибудь расчудесное имя?
Водитель скользнул взглядом по моему отражению в зеркальце заднего вида. В глазах его было сомнение - не подстраиваю ли я для него очередную ловушку.
- В каком смысле - застынете?
- Замерзну. Окаменею. Как принцесса в Сонном Царстве.
- Но ведь у вас уже есть имя!
- Ах, да, - осенило меня. - Я и забыл.
У стойки аэропорта нам выдали посадочные талоны, и мы раскланялись с водителем, пришедшим нас проводить. Тот поначалу собирался было остаться с нами до последнего, но, узнав, что до отлета еще полтора часа, передумал, простился и исчез.
- Ох, и странный тип! - сказала подруга.
- Я знаю место, где все такие... Там еще коровы охотятся за плоскогубцами.
Мы отправились в ресторан и устроили себе ранний обед. Я заказал креветки в кляре, она - спагетти. За окном ресторана с какой-то судьбоносно-медлительной величавостью то взлетали, то шли на посадку "Боинги-747" и "Трайстары". Моя спутница ела, подозрительным взглядом изучая каждую нитку спагетти перед тем, как отправить в рот.
- А я всю жизнь думала, что в самолетах должны кормить! - произнесла она недовольно.
- Не-а!... - Я покатал на языке, пытаясь жевать, горячий кусок креветки, проглотил его - и тут же запил ледяной водой. Креветки были просто горячими; никакого вкуса я не чувствовал. - Кормят только на международных рейсах. А на внутренних, даже самых долгих, - в лучшем случае получишь бэнто. Да такое, что о деликатесах лучше не вспоминать...
- А кино показывают?
- Тоже нет. Какое кино, если даже до Саппоро - час с небольшим?
- Что, вообще ничего нету?
- Ничего. Посидел в кресле, почитал книжку - и прибыл куда нужно... Как в автобусе!
- Разве что светофоров нет.
- Да, светофоров нет.
- Тоска! - вздохнула она. Затем вернула вилку со спагетти обратно в тарелку и вытерла салфеткой губы. - Действительно, не стоит того, чтобы именем называть...
- Ну да, скучища. Но зато экономится время. На поезде ты бы до Хоккайдо двенадцать часов добиралась!
- И куда же оно потом девается, это время?
Я отказался от всяких попыток прикончить креветки, отодвинул тарелку и заказал нам обоим по кофе.
- Что значит - куда девается?
- Ну, ты же сказал, что благодаря самолету экономится целых десять часов времени, так? Куда же такая куча сэкономленного времени потом уходит?
- Время вообще никуда не идет. Оно - прибавляется. Эти десять часов нашей жизни мы можем провести или в Токио, или в Саппоро. За десять часов можно посмотреть четыре фильма и два раза поесть. Так, нет?
- А если неохота ни есть, ни кино смотреть?
- Это уже твоя проблема. Время тут не при чем.
Она закусила губу и стала рассматривать тяжелые и приземистые "Боинги" за окном. Я занялся тем же. Своим видом 747-й всегда напоминал мне жирную, безобразную старуху, обитавшую по соседству в городе моего детства. Огромные обвислые груди, отекшие ноги, короткая усохшая шея... И летное поле аэропорта теперь сильно смахивало на гигантский зал заседаний таких вот старух. Десятки, сотни жирных старух одна за другой то появлялись, то покидали собрание. Пилоты и стюардессы, снуя от них к зданию аэропорта и обратно, хоть и вытягивали шеи в попытках сохранить гордый вид - но на фоне этих гигантских уродин смотрелись просто ощипанными цыплятами. Когда люди летали на "DC-7" и "Френдшипах", - такого чувства, возможно, не появилось бы. Хотя я не помню, как тогда было на самом деле. А может, так чудилось лично мне - оттого, что 747-й был похож на жирную и безобразную старуху из моего детства.
- Слушай, а время растет? - вдруг спросила она.
- Нет. Время не растет... - сказал я. Собственный голос неожиданно показался мне странно чужим. Я откашлялся и хлебнул наконец-то поданного кофе. - Время не растет.
- Но на самом деле его ведь становится больше, верно? Как ты сам и сказал, оно "прибавляется"...
- Сокращается тот его отрезок, который нужен для перемещения в пространстве. Общий же объем времени не меняется. Скажем так: больше кино можно посмотреть, вот и все.
- Если, конечно, хочется смотреть кино... - сказала она.
Тем не менее, прибыв в Саппоро, мы посмотрели-таки кино, причем целых два фильма сразу.
обращений к странице:9238