«…вопросы найдут ответы на себя, любовь не даст утонуть…»
(Древнее индейское пророчество)
«…ты волшебник в краю грёз
ты словами стираешь зависть,
воплощаешь в жизнь мечту,
освежаешь врагов память…»
(Неизвестный индейский поэт)
…волны прибоя щекотали пятки. От их прикосновения Ната пробудилась от полудрёмы, встала и обнажённая вошла в воды Моря. Море Конвергенции игриво упиралось в упругую грудь Наты, и с нежным шелестом ласкала её сильное и чётко очерченное тело. Медузы, в прозрачном хороводе, кружились вокруг неё. В воде тело становилось невесомым и Нате казалось, что она летит. Замечталась, и её встряхнуло налетевшей волной. Она засмеялась. Выйдя на берег, Ната плюхнулась на живот Смарта, отчего тот поморщился недовольно.
Мокрые, коротко стриженные, русые волосы Наты плавились в зное солнца Конвергенции. Милым жестом, присущим только энергичным девушкам, она поправила их и задалась вопросом к Смарту:
«Слушай, а ведь если верить Иисусовым проповедям, то все верящие в него гомосексуалисты тоже попадут в рай, так как они верят в него, а вера для всех является единственным беспрепятственным условием прохода в рай и никто не сможет им преградить путь. Так какого же… сами христиане так ненавидят гомосексуалистов? Разве христиане являются инкарнацией Бога на земле, что бы осуждать кого-либо? Возможно, они просто пытаются упорядочить, подчинить себе всё непонятное, неподконтрольное? Не знаю». – Ната умела удивить неожиданным вопросом. Этого у неё не отнять.
Смарт призадумался на пару минут, геем он не был, и подобный вопрос могла задать только девушка, ни один из его друзей такими вопросами не задавался. Ната его не торопила, знала, что если захочет то ответит. Он и ответил:
«По сути, гомосексуалисты являются меньшинством, а большинство всегда диктует свои условия. Будь гомосексуалисты в большинстве, то натуралам пришлось бы ой как не сладко!
Хорошо, послушай нечто типа притчи, недавно это приключилось со мной, когда я пришёл к Морю перед заходом солнца, опускавшегося в неровность побережья. Знаешь камень, торчащий в Море на отмели? Чтобы добраться до него необходимо раздеться где-то до пояса и лишь после этого можно спокойно перейти в брод до отмели. Так вот, я однажды не поленился, снял шорты, и, переправившись на отмель, встал на камень. Там всегда толклось немало народу, камень вроде как приносил удачу, но в этот раз там была лишь девушка, сидящая рядом с камнем, на песке. Саша вроде, не помню точно. Я пару часов наблюдал за ней с берега, она просто сидела возле камня, не вставая на него. Неподвижно сидела и только смотрела на удачливый кусок базальта, невесть как попавший в Море. Это и заставило меня совершить переход. Я ведь тоже бываю любопытным, не только ты. Всё-таки интересно, что может побудить человека сидеть неподвижно на одном месте так долго. Перейдя на отмель, я встал на камень и тут девушка, не вставая с песка, с упрёком заявила мне, - «я хотела встать на него, ты мешаешь мне!», - пришлось возразить ей, - «долгое время тебе никто не мешал на него встать, ты хотела этого, но не сделала. Я же, придя сюда минуту тому назад, захотел на него встать – и встал. Теперь ты чувствуешь разницу между упрёком твоего вопроса и спокойствием уверенности моего поступка?!». Девушка встала и обиженно надув губки ушла, а я так и остался стоять на камне, и не знал, что не правильней, моя флегма решительного действия или неудовлетворённые амбиции её пассива. Такая вот история».
«А в кого веришь ты? Кто твой Бог?», - Ната не уловила хода мысли Смарта.
«Видишь ли, только не обижайся, я не собираюсь обсуждать этот вопрос ни с кем, кроме того, в кого я верю!», - Смарт умел быть жёстким в ответах.
«Стыдишься? Боишься выглядеть смешным?», - Нату задел резкий ответ Пэта, и она попыталась его поддеть.
Тема была наболевшая, и Смарта прорвало:
«Бог для меня это тот, кто даёт Надежду. Не важно на что даёт, главное, чтобы то, что он даёт, было нужно. Нужно как глоток свежего воздуха посреди ночного кошмара.
Надежду на то, чтобы быть понятым. Надежду на то, чтобы быть услышанным. Надежду на то, что ты, наконец-то скажешь во всеуслышанье то, о чём мечтал всю жизнь прокричать с Эйфелевой башни!
Как часто не хватает этой, болезненно трепетной надежды, приносящей в угрюмость дня лёгкую улыбку юного мечтателя, который внезапно осознал, что только что он изобрёл порох и поделился своим секретом с невеждами китайцами.
Циник отвергнет либидо и поверит в то, что миром правит любовь, а не половое влечение похотливого к прекрасному.
Проститутка швырнёт с негодованием деньги, предложенные удовлетворённым клиентом. Сутенёр впервые увидит в ней не дырку, оплачивающую его счета, но восхитительной красоты королеву школьного бала, в которую он был тайно влюблён в юности, но был ей отвергнут. Или, поддавшись душевному порыву, вспомнит о том, что он последний раз звонил матери пару или тройку лет назад.
Всё это не так уж и важно, но без этого нельзя, без этого рушится всё. Всё во что ты тайком верил, заявляя, что не веришь. Это та книжная правда, которую ты черпал из фолиантов, взятых тайком из отцовской библиотеки. Это сокровенные тайны, вырванные лучом фонарика, под одеялом, из давно уже не пахнущих типографской краской пыльных страниц.
Безобидный и наивный мир, в котором оживают ковбои скачущие в диком галопе по выжженным солнцем прериям. Подонок шериф убивает из револьвера, предательски, благородного грабителя. Золушка, преобразившись, претворяет в жизнь миф о Вавилонской мечте. Белый кролик успевает на безумное чаепитие, но девочка, продающая спички, замерзает насмерть в ночь на Рождество.
Куда всё это девается в нас? Зачем мы забываем всё это?
Теперь же мы живём в век Категоричности! Машины врезаются на перекрёстках и каждый из водителей в состоянии аргументировано доказать другому, что неправ был: именно он, светофор, человечество, переходящая дорогу бабушка.
Большинство теперь знает всё, зная при этом, что остальные не знают ничего! Уже почти никто не верит в НЛО, считая это бородатой выдумкой, некогда кормившей средства массовой информации. Взрыв атомной бомбы воспринимают как очередной террористический акт, и интересуются скорее из праздного любопытства, - «сколько в этот раз погибло то?», - а на следующий день забывают об этом, как о досадном недоразумении, потревожившим их покой.
Луна появляется и исчезает, а по праздникам звёздный уют полночного неба взрывает запланированная пошлость несвоевременного салюта.
В современном постановке Театра – Ромео насилует Джульетту, зверски убивает её кухонным ножом, расчленённую выносит, по частям, из дому и скармливает бездомным псам.
Геростраты современности не используют больше огонь. Они устраиваются во Вторсырьё и прессуют величайшие библиотеки в громадные брикеты, превращаемые в дальнейшем в рулоны туалетной бумаги.
Религиозные деятели погрязают в мании величия, ставя себя на место Бога, подменяя любовь к ближнему – волей к власти, подминая всех неподконтрольных им прихожан, гнобя их Комплексами Вины за Всё!
Психоанализ больше не служить людям, он их использует.
Поэты пишут лишь для себя, уподобляясь мужчинам, мастурбирующим в присутствии лежащих в их постелях обнажённых, прекрасных девушек, вместо того, чтобы просто заняться с ними любовью.
Ёлочные гирлянды бьют насмерть током, учебные ракеты попадают в жилые дома, а под танцующими, на свадьбе, гостями проваливается пол. Бэмби погибает.
А я категорично заявляю – Жизнь Прекрасна!»
Ната прильнула к Смарту и нежно поцеловала его в кадык. Прошептала:
«Ты бы не осуждал в людях их несовершенство».
«Я и не осуждаю, - ответил выдохшийся Смарт, - мне лишь неприемлемо, когда люди пытаются навязать ошибки их несовершенства другим людям. Но всем не приставишь свою голову. Тем более что и во мне этих несовершенных противоречий, хоть отбавляй. У каждого свои тараканы в голове. Мои тараканы крайне привередливы, с ними даже я порой не в силах совладать. Они не приживутся в чужих домах. Они моё порождение. Моей головы».
Смарт улыбнулся и поцеловал глаза любопытной Наты, которая чувствовала себя несколько неловко, после такого личного откровения Смарта.
Солнце уже совсем приблизилось к горизонту. Смарт, встав, отряхнулся и, разбрызгивая Море, пошёл вдоль линии прибоя. Соль Моря проступала на теле Смарта белесыми пятнышками и приятно стягивала кожу, загоревших до колен, ног.
Flashback:
Старший протягивает руку. Рука касается ржавой крышки, которая так и не стала крышкой на кастрюле реактора. Размеры её впечатляют, но её, загажено проржавевшая полусфера, не годиться ни на что, кроме сдачи в металлолом. Юноши, не сговариваясь, мочатся на этот реликтовый панцирь. Охраны не видно, никого не видно. Откуда-то сверху слышат голоса. Задирают головы. Звук доносится с высоты сто пятнадцать метров над уровнем моря. Со ста пятнадцати метров гигантского красного крана.
Кран стоит нарядный и величественный. Красная краска даже за невероятно долгий срок не шелушится. Держится крепко и уверено. Кран стоит как упрёк. Он упрекает своей динамичной целеустремлённостью развалины древней индейской атомной станции, которая, подобно старинным сломанным чернильницам стоит, потеряв головной убор.
Снизу кран не кажется индейцам особо высоким, и они, решают сначала забраться на него. Ходили слухи, что с него виден весь полуостров, как на карте. А слухи надо или подтверждать или опровергать.
Первые пятьдесят метров, по отвесной лестнице, проскакивают достаточно легко. Но ещё через тридцать младший начинает приотставать. Старший тоже чувствует усталость. За очередным пролётом и поворотом головы, появляется желтая кабина управления краном. Нижняя кабина.
Её внутренности выпотрошены, но младший, сумев открыть электрощит, радостно вскрикивает. Там ничего не тронуто. На электропроводах нанизаны желтые штучки с цифрами. Они хоть и индейцы, но всё ещё дети. Вдвоём начинают вырывать провода из щита. Стряхивают с них на ладони жёлтые штучки. Когда тех собирается много, садятся вдвоём и начинают делать из них бусы. Бусы получаются яркого ядовито жёлтого цвета. Берут ещё про запас.
Силы восстановлены, и юноши взбираются дальше. К верхней стреле крана. Даже ещё выше к площадке над этой стрелой. Именно в этой точке, как говорят, и есть сто пятнадцать метров птичьих полётов.
Преодолевают последние пролёты и выбираются, через верхнюю кабину управления, к стреле. В кабине их встречает один из приезжих. Он деловито скручивает кресло в кабине. Поднимает на юношей глаза, и кратко бросает одно слово: «Сувенир». Сувенир так сувенир. Выбираются из кабины на стрелу.
Им страшно. Они знают, что сто пятнадцать метров назад они панически боялись высоты. Кран им не верит и отбирает то, что они несли наверх. Их страх. Голова больше не кружиться и не хочется спрыгнуть вниз.
Ветер лениво расшатывает стрелу крана. На её конце ещё один охотник за сувенирами. Он принёс с собой гаечные ключи и скручивает красный сигнальный фонарь. Этот сувенир тянет килограмм на десять.
Отсюда открывается прекрасный вид. Весь полуостров как с рекламных проспектов. Виден и напоминает по форме голову причудливого животного.
На расстоянии броска камня чуть ниже уровня стрелы виднеется чернильница гермозоны. Какой-то талантливый приезжий отобразил своё пребывание там лаконичной фразой: «Всё до сраки». Заночевать решают в нижней кабине крана. Там больше места.
Развалины древней индейской атомной станции манят. Но туда индейцы пойдут завтра.
Оставив Нату далеко позади себя, Смарт не спеша, подошёл к Титанику, где у него в заначке всегда был кальвадос, верно хранимый для него дядей Сашей. Хотя, впрочем, Смарт шёл не только поэтому. Из-за затянувшегося разговора с Натой, он упустил Пэта, которому сегодня официально собирался сделать приглашение к сотрудничеству с Комитетом. По личным наблюдениям Смарта, Пэт давно уже был готов к этому. Но Смарт, как великий стратег, хотел точно рассчитать время и место для этого приглашения. Значит не сегодня.
-Ну, и как проходит праздничек? – спросил Смарта дядя Саша.
-Праздник не должен становиться работой! – коротко ответил Смарт.
-Не понимаю.
-И не стоит понимать. – Вступать в разговор с дядей Сашей сейчас не хотелось.
Серые будни праздников.
Сначала Ната, теперь дядя Саша. День вопросов и трудных для себя ответов. Вот и сейчас всего лишь один, брошенный вскользь вопрос заставил признаваться самому себе, пусть даже молча в том, о чём и думать то не хотелось:
«Что мы можем противопоставить неуёмному желанию слиться с призрачностью ночи? Тревожное нервно судорожное дыхание дневного всезнания? Или скрип зубов об уставшие от наших поцелуев стекло стаканов? Или колодцы, заплёванные нами, перед тем, как зачерпнуть из них воду? Или руки, укушенные нами, в тот момент, когда они собирались нас накормить?
Подошва наших ботинок давно уже не спрашивает нас куда мы идём. Подошва мудрее умных слов, которые по сути всего лишь ничего не меняющее колебание воздуха. Высокопарность их призрачных идей никого не обманет. Для подошвы нет пути вперёд, нет пути назад. Для неё есть лишь путь.
Вот и идем, расслабляясь, забывая об опасности того, что, проснувшись утром, в миром дышащем доме, ещё в предподъёмной полудрёме, вдруг видим склонившееся над нами параноидальное лицо-гримасу незавершённости. Она всегда наступает на горло всем решившим успокоиться, путём закрывания глаз на всё, не подпадающее под определение беспроблемности.
Что может быть болезненней тревожной нераспознанности пришедшей, разумеется, непрошено войны замерших, перед взрывом, атомов нашей любви, которая, став чем-то обыденным, пресыщает нас гарантированным постоянством безинтрижности чувств.
Вседоступность, вседозволенность – они убивают прогрессирующую лишь при преодолении трудностей мысль созидающую. Они изымают из цветовой гаммы самый главный цвет – цвет радующейся всему новому неизведанному жизни. Но! Искусственно созданные проблемы не смогут вдохнуть движение в пресность пресыщенности, они лишь усугубляют деструкцию покоя. Интоксикация затхлостью?
Так кто же, в конце концов, прав – простота примитивности восприятия подошвы?
Или сотрясание окружающего бушующими словами?
Кому нужны наши поражения? Нашим победам? Или наши победы заведомо создают все условия для появления в нашей жизни поражений, чтобы потом красоваться своим героизмом в их скромных тенях?
Мерзавки победы.
Или мы так и будем догонять друг друга среди груд, сказанных нами слов, путаясь, всё время в отброшенных хвостах наших мыслей? Значит ли это, что мы приносим наши поражения в жертву будущим победам?
У каждого из нас есть право дожить до утра. Но! Для того чтобы обмануть ночь, нам необходимо научиться, незаметно проскальзывать мимо психоанализа дня. Коварного, притаившегося в тени нашего Я, записывающего всё в свою записную книжку, каждый неверный шаг сделанный тобой на протяжении всей твоей долгой или недолгой жизни. Той жизни, о которой ты рефлекторно кричишь, что она Прекрасна!
Я так и не научился быть незаметным. Я так ни разу и не смог пройти невидимкой мимо. День всегда сильней! Он никогда не отдаст тебя, даже, если ты думаешь, что прорвался в объятия ночи, то знай, что любая твоя ночная фантазия – это ничто иное, как не отпускающая фантасмагория очищенной правды прошедшего дня. Не смей от него убегать, а то ты так никогда и попадёшь в утро. Двери в ночь открываются посредством взгляда, вглубь, в глаза дню. Взгляни, а то ты так и будешь, до бесконечности, обняв утро, лгать ему. Себе!».
Смарт так и не понял, говорил ли он это про себя, попивая кальвадос, или же в слух. Лицо дяди Саши оставалось каменно невозмутимым.
Trip:
Кричит пронзительно баклан. Он сидит на перекладине площадки возвышающейся над стрелой крана. Ветер раскачивает его из стороны в сторону. Баклан не улетает. Он стар, но ещё силён. По лестничный пролётам крана взбираются люди. Поднимаются на самый верх. Баклан, презрительно вскрикнув, улетает в сторону Моря.
Дядя Саша умело обходился без надобности помнить о своём возрасте. Лукавые глаза, приветливым прищуром встречали тебя из прохладного полумрака Титаника. Дядя Саша не был барменом по профессии, он был барменом по рождению. Хотя и был моряком с рыболовецкого судна. Если кто-то хоть раз общался с дядей Сашей, то знал, что для того не было ничего невозможного. При желании он запросто мог достать из цилиндра оленя. Цилиндр когда-то был коробкой, в которой хранился виски. Виски давно был выпит, но цилиндр исправно нёс свою службу. Волшебного Цилиндра в баре. Даже больше чем баре, так как Титаник плыл по волнам Конвергенции год за годом. В отличие от Титаника, опошлённого присутствием Ди Каприо, Титаник Конвергенции всегда оставался на плаву, если что и могло его потопить, так это разве что непредусмотрительность его капитана. У руля Титаника стояли другие люди, но дядя Саша был его лицом. Лицом с густыми чёрными усами. Черноусое лицо Титаника. «Заслуженный Бармен Республики», как называли его за глаза. Год от года Титаник менялся, как впрочем, менялась и вся Конвергенция. Каждый раз, становясь другим, он оставался, верен своему курсу. В нём всегда было что-то новое и неузнаваемое. Именно этим они и были схожи. Титаник и Конвергенция. Именно поэтому они и были вместе.
До тех пор, пока Титаник не утонул.
«…и увидев желанное, ты протянешь к нему руку,
а оно растает в знойном ветре измен
ну, зачем же всё так, не так как-то мелко,
когда можно, чтоб было так и ни как иначе…»
(Неизвестный индейский поэт)
обращений к странице:9244