«Мечтой вымостили улицы, и оказалось, что по ним нельзя ходить».
(Старый индейский афоризм)
«…жить в состоянии опасности, увы,
хоть и почётно, но оно имеет минус
к завышенным возможностям тебя,
всегда относятся с сомненьем…»
(Неизвестный индейский поэт)
Пэт выскочил из маршрутного такси, в десяти минутах ходьбы от снимаемой им квартиры. Вавилон встретил его мерзким, назойливым дождём. Пэт зябко съёжился и, перепрыгивая через лужи, бежал домой. Двое суток он провёл за городом, в клинике Доктора Ёжикова. Двое суток чудо-хирург собирал его лицо из того месива, в которое оно превратилось после избиения. Другим докторам на это требовались недели, Ёжиков справился всего за двое суток. Даже быстрее. На вторые сутки Пэт был выписан и смог уехать в Клуб.
Падрюга Ася помогла ему попасть к Ёжикову. Без её звонка к нему было нереально пробиться. Зачем она ему помогает? Откуда такая забота, зачем он ей нужен?
Мысли метались в его черепной коробке подобно каплям дождя, вываленным на него с неба:
«Дождь. Так много дождя. И каждая капля в лицо. В меня. Навылет. Я ещё жив. Забавно. А ведь думал, что не хочу. Дождь выстрелил в моё сердце сто тридцать семь раз, но оно сумело ускользнуть. Неважный ты стрелок, господин дождь. Мазила. Похоже, что моё сердце знает об этом, поэтому и спаслось. Оно обняло меня и расцеловало до смеху.
Пользоваться самому или не быть в состоянии отказать в пользовании собой. Я и сам не против, коль разрешаю. Что уж тут обманываться.
Когда же я в последний раз любил? Не истерично, без эпатажа? У-у-у-у-у-у, почти никогда. По крайней мере, мне сейчас так кажется. С дюжину бывших девушек повстречать за одну вечеринку – это уж слишком, даже для меня. Именно любимых, а не проходных. И, похоже, что к каждой из них что-то осталось. Но я не могу, одновременно находится со всеми. В то же время хочу.
Кто я? Подонок или Дон Жуан?!
Не до конца подонок, разве что пАдонАк АднАзнАчна, коль терзаюсь подобными мыслями и уж не Дон Жуан, коль в состоянии, иногда, уйти ото всех. Эх, беда моя в том, что не в состоянии.
Подстраховка на будущее? Жалость к ним? К себе? Цинизм? Или боязнь однажды проснуться ночью в пустой квартире – и в страхе, оттого, что не могу понять кто я, где я, в каком городе – разрывать ударами сердца грудь? Панически сжимать побелевшими кулаками, мокрое от холодного пота, одеяло?
Я ещё жив и опять не собираюсь умирать!!!
А тех, кому мои мысли могут показаться надуманно пафосными, я приглашаю в царство жестяных табличек, гласящих:
---НЕ ВКЛЮЧАТЬ!---
РАБОТАЮТ ЛЮДИ!»
Flashback:
«Мечта сумела реализовать себя и перестала быть мечтой»
(Старый индейский афоризм)
Пэт не знал, как долго продолжался этот кошмар. Наверное лет около шести. Да, чуть больше шести лет. До сих пор не мог вспоминать об этом отрезке жизни без омерзения.
Его как будто разорвало на две, неравные, части. Одна просила прощения за надругательство над своим телом, взывая к разуму, инстинктам и чувству прекрасного, со страхом осознавая, что, идя путём саморазрушения, он остановился всего лишь в полушаге от чёрного туннеля. Одного из многих, встречающихся сиюминутно и повсеместно.
Зайти в такой туннель не составляло особого труда, а выход исчезал под оглушительный лязг стальных засовов за спиной, с единственным ключом от замка – висящем тут же, рядом, на гвозде, к которому были подведены провода с высоким напряжением. До которого можешь дотянуться лишь ты один. Сам. Существовало лишь одно маленькое условие – ты должен был находиться перед, а не за дверью, закрывающей вход в туннель. Если ты уже за, то это само по себе исключало вариант – «если ты перед».
И никакого света в конце туннеля!
Итак, он остановился перед одним из таких туннелей, но неправильно было бы считать, что это было сделано исключительно из благоразумия. Напротив – это было чувство трепетной гордости – присущей легкоранимой и творческой натуре.
Его коллеги, по тёмной алхимии тела, не дали сделать ему, казалось бы, неизбежный, шаг За и он в порыве, далеко не благородного гнева – непроизвольно спас себя.
Мощный душевный импульс совершил невероятную вещь, Пэт вытянул себя за волосы из лужи, глубина которой измерялась не метрами, а колебаниями нежнейших струн природы – инстинктом самосохранения. Он с презрением и благодарностью вспоминал тех людей, что своей нечистоплотностью взаимоотношений оттолкнули его от DEAD END.
Именно с этого момента прекратилась деградация его, как личности. Регресс, внезапно повернув на сто восемьдесят градусов, подтолкнул его на путь реальной жизни, оттолкнул пузырчато сопливую имбицильность, дал зелёный свет прогрессирующе увеличивающемуся уровню понимания того, что на самом деле происходит вокруг. Пэт перестал чувствовать себя примитивным животным, живущим лишь одним инстинктом. Инстинктом наслажденья.
Внезапно, нет, не так, далеко не внезапно – всё давно шло к тому, чтобы быть счастливым не миражом, но трезвой оценкой собственных, без самообольщения, возможностей. Пэта не покидало ощущение, что его иммунитет против яркой глупости и тупоумия, крупица за крупицей, восстанавливаясь, приобретал способность укрепляться критическим анализом поступков. С ним появилась ясность ума, обогащённая отрицательным опытом, который, в конце концов, сводился к каким-то мелочным исканиям – направленным на сомнительное удовольствие видеть в зеркале пустую оболочку, выжатого до последней капли «индивидуума». Критерии, которыми он руководствовался, пожалуй, были бы приемлемы для человека, который поддался соблазну, за здорово живёшь, помучить себя.
Мазохизм «потерянных поколений, брошенных посреди дороги».
Ранее, он представлял себя человеком, который предназначен для сверх особой миссии, но оказалось, что он всего лишь само окопался и закрылся от всех, бронёй своего супер эго. Жалкой бронёй, которая в состоянии спрятать лишь самого себя, да и то не надолго, да и то лишь от себя. Для окружающих же, он оставался всегда незащищённым.
И от этого ещё более жалким.
Его вторая половина считала, что победила, но забывала о второй, которая всё время об этом помнила и с улыбкой взирала на барахтанья младенца, только-только оторвавшегося от груди матери и с блаженством непогрешимой невинности полагающего, что он взросл и соразмерно умён в виду взрослости же.
Прошлое помнит обо всём и, живя в нём, как впрочем, и каждом из нас, не позволяет забыть о себе. Недаром считалось, что утративший память счастлив уже потому, что лишён негатива прошлого. Он живёт исключительно будущим, так как настоящее мгновенно превращается в прошлое, которое ему не дано помнить.
Вторая половина настолько назойливо стучит в двери первой, что та изредка впускает её к себе в постель. Первая презирает себя, поносит самыми брутальными словами вторую, но сама, боясь своих же мыслей, замирает на мгновение, лишь на мгновение, от чувства благодарности – за удовольствие, полученное от садистки второй.
Та, самодовольно, принимает аплодисменты от благодарной аудитории.
Вынесенный, чудом, на поверхность, он живёт в постоянном поединке с самим собой, и кто знает, какая из двух половин, в конце концов, победит. Хотя впрочем, ни одной из них не выгодно прекращать эту войну.
Слишком уж прибыльное для них это занятие.
Стоя не распутье, и видя перед собой не одну, а сотни дорог, трудно выбрать ту самую - единственную, путешествие по которой не позволит, не отшвырнёт тебя в кювет жизни. Твой жизненный путь – величайший ревнивец, не желающий прощать измены. Он выкидывает тебя из колеи себя, и ты уже представляешь собой поле, изрытое язвами противоречий.
Ты становишься всего лишь игрушкой в руках первой и второй половины тебя, до тех пор, пока сломавшись, не превратишься в нечто третье, которому будет чуждо, как первое, так и второе.
Долгое время Пэт был убийцей. Делал это осознанно и с неописуемым удовольствием. Смакуя в подробностях каждую наимельчайшую деталь, каждого из убийств. Смаковал день за днём, год за годом. С упоением радовался, каждому своему, новому успеху. Это было предметом похвальбы, и он знал, что он великолепен, как никогда. Очередное убийство доставляло ему радость приобретения.
Приобретения смерти, как потом оказалось.
Делал это до тех пор, пока не понял, что убивал себя.
Пустота скручивала его, со свистом, в трубочку. Его отрывало от дивана и начинало уносить в беспроглядную темень туннеля. Туннеля пост медленной депрессии, если быть точнее. И тогда на помощь приходила палочка выручалочка – палка, которой он лупил, с криком, по стене, разрывая липкую паутину статического заряда звенящей пустоты.
Пустота отходила в сторону, но не уходила. Она ждала, когда он успокоится, и, видя его беспомощную слабость – набрасывалась на него с завидным постоянством палача на ставке. Она не ненавидела его и не любила его, просто это была её работа.
Ей заплатили за это вперёд, и теперь пустота отрабатывала свои деньги.
Отрабатывала профессионально, можно сказать с душой, как крестьянин, перепахивающий поле. Никто не мог упрекнуть её в нерадивости, и уж что-что, а деньги она отрабатывала на все сто! Она даже могла бы гордится этим, но ей это чувство было не понятно, как можно гордится или не гордится тем, что ты просто должен выполнять, настолько качественно, насколько позволяют твои профессиональные навыки. Иначе, кто бы ей заплатил за эту работу. Такие деньги просто так никто не даёт.
Это Пэт ей заплатил…
«…рака прогресс, метастаз атака
чёрные пальцы разрывают мякоть
входят в доверие стройностью доводов,
в мёртвую зону превращают голову…»
(Неизвестный индейский поэт)
Вся квартира Пэта была обвешена этими дурацкими табличками, он по какой-то, одному ему одному понятной прихоти, перетаскивал их из квартиры в квартиру. Не взирая на их нетранспортабельность.
На кухне, на газовой плите, стояла табличка, принесенная из котельной:
---ПОЖАР ЛЕГЧЕ ПРЕДУПРЕДИТЬ
ЧЕМ ПОТУШИТЬ---.
На выходе из квартиры:
---ВХОД ПОСТОРОННИМ ЗАПРЕЩЁН!---.
Она всегда висела на выходе из квартиры и никогда на входе. Это было своего рода напоминание ему перед выходом из дома, что он чаще всего посторонний для Вавилона. Пэт знал это, но ему было наплевать, коль уж он выперся, стало быть, он преодолел, в очередной раз запрет негостеприимного Вавилона. На то и Вавилон, чтобы устанавливать запреты. На то и Пэт, чтобы эти запреты игнорировать.
Все желающие побывать в его туалете сталкивались с подозрительной, по содержанию, табличкой, стоящей на сливном бачке:
---НЕ ВКЛЮЧАТЬ! НАСТОРОЕНО!---.
Там же, в туалете, на двери, на уровне головы сидящего на унитазе, висела, написанная от руки на простом листке писчей бумаги фраза:
«Поднатужься – и выдави из себя, часть себя старого!».
Надпись двусмысленная, но вполне доступная пониманию.
В прихожей, на таком же листе бумаги красовалась другая надпись:
«Достойно пустим пыль в глаза!».
С этой проблем вообще не было никаких. Её все понимали сразу.
Пэт так и не учился пользоваться изобретёнными Вавилоном горизонталями, всё руки не доходили. На горизонталях столов он сидел, на горизонтали постели кушал то, что приготовил на горизонтали холодильника; чуть раньше горизонталь полов была горизонталью сна, пока не перестала быть.
По сути, ему было наплевать на горизонтали, он просто их использовал так как ему подсказывал его здравый смысл. Философия тут был не причём, зачем подводить какую либо основу под комфорт, кроме самой комфортности.
Нерастревоженость важнее «правильности»! А иногда горизонталь столов служила ему горизонталью сна, тогда когда под рукой не было пола.
Наконец-то преодолев препятствие дождя, Пэт, взлетев по лестнице, отряхиваясь и отфыркиваясь, как такса, ввалился в свою квартиру. И оторопел.
Не место было сигаретному бычку в его постели, но бычок как-то прижился в ней и лежал, жирный и вонючий, свернувшись калачиком, а складках его наилюбимейшего одеяла. Сам то он уж как несколько лет не курил таких сигарет, но к этому незваному гостю отнёсся с неожиданной для себя симпатией, более того – проникся сопливой сентиментальностью, поринув в дымные воспоминания.
…целую ночь они безумствовали и задыхались друг другом, а теперь стояли на балконе – обнажённые и прекрасные, шумно вдыхая дымом, жадно наполняя лёгкие ядовитым ароматом полевых трав. Через минуту, он и она, вновь сливаясь, безумствовали. Вселенная, вытекая из него, вливалась в неё и вновь возвращалась, через поры её кожи, покрасневшей и покрытой испариной в него. Он в тот момент думал, что ему хватит, через минуту опять тянулся к ней, и опять они неистово засасывали друг друга хороводом оргазма…
Этот, одиноко лежащий бычок не выглядел покинутым, он принёс с собой облако приятной грустинки, Пэт усмехнулся бычку приятельски… и брезгливо выбросил его в окно. Ведь Пэт, уж как несколько лет не курил таких сигарет.
Из ванной комнаты послышался всхлипывающий звук сливаемой воды. Пэт, подпрыгнув от неожиданности, ошалело развернулся на диване, кроме него больше никого не должно было быть дома. В комнату вошла Ленка, голенькая и улыбающаяся довольно. С левого соска её груди свисала ленивая капля душевой воды, задумчиво раскачивавшаяся, так и не решив для себя падать или остаться и повисеть ещё немного.
-Что испугался? – Задорно поинтересовалась она.
-Да ну тебя, так же и до смерти напугать можно! Ты то, как сюда попала? – Пэт пытался найти правильные, подобающие случаю слова и не находил.
-То есть ты хочешь сказать, что ничего не помнишь? – Амнезия Пэта обескуражила её. Если бы она знала, что происходит в душе Пэта, то, может быть, и успокоилась, но она не знала. – Ты мне вчера сам ключ дал на вечеринке в Клубе и сказал, что я могу приходить к тебе, когда захочу. Я была с Шульцем, когда ты подошёл. Он подтвердит! Вот и ключ! – Она показала ключ.
-С Шульцем? Вообще ничего не помню. Тебе лучше уйти.
-Хорошо, только ответь мне, ты хоть когда-то любил меня?
-Нет, только тогда когда думал о тебе.
-И как часто?
-Гораздо реже, чем о себе.
-Похоже, что себя ты любишь куда больше чем всех остальных.
-Выходит что так. С тобой я чаще всего, с остальными же лишь иногда.
-Так что, я не нужна тебе?!
-Конечно, нужна, не всю же жизнь мне онанировать. – Впервые позволил улыбнуться себе Пэт.
-Дурак!
-Как скажешь.
-Вот я и говорю!
-Разве я могу запретить тебе говорить? Как впрочем, и ты мне.
-Подонок ты циничный!
-Наверное, но говорить тебе лишь то, что хочешь услышать ты – лень.
-Тебе больше нечего мне сказать?!
-А разве мало было сказано?
-Ты не ответил!
-Ответил.
-Тогда я ухожу, и поверь – не вернусь!
-Верю. Уходи. Если вернёшься – не выгоню, ведь иногда я всё-таки думаю о тебе.
-Не можешь ты не выделываться!
-Не могу.
-Тогда я не уйду, - обрадовалась Ленка.
-Я же тебе уже сказал, что тебе лучше уйти. Уходи!
Ленка всё ещё стояла с ключом в протянутой руке. Пэт молча забрал его, молча вытер стекающие капли воды Ленки, молча собрал её вещи, молча протянул их ей и лишь после этого сказал:
-Наверное, было бы лучше, если бы ты ушла прямо сейчас и не появлялась у меня некоторое время, пока я сам тебе не позвоню.
Ленка молча одела трусики, молча натянула поверх голого тела свитер, надела штаны, обулась и, не оборачиваясь, вышла из квартиры Пэта. Пэт ей не мешал.
-Ну, и дурак же я! – Подумал Пэт.
-Ну, и дурак же ты! – Подумала Ленка.
Всё прямо как в анекдоте, только с маленькой поправкой – это не был анекдот.
-Чёрт! Нужно было хоть сексом с ней позаниматься, кто же я после этого! – Думал Пэт, сидя на диване.
-Фак! Хоть бы сексом позанимались то! Кто же он после этого! – Думала Ленка, спускаясь по лестнице. Она была вне себя от гнева и огорчения. Всё пошло наперекосяк. И во всём виноват проклятый Комитет. А ведь так всё хорошо начиналось. Интуитивно Ленка почувствовала, что на самом-то деле между ней и Пэтом вклинилась та, о которой ей ничего не хотели говорить позавчера в Комитете. По своим каналам Ленка знала, что её зовут Падрюга Ася. Это, по крайней мере, не честно, прийти и за одно мгновение отобрать у неё то, чего она ждала и добивалась долгие годы. Горько и обидно осознавать это. Подумалось. «Ничего, Аси приходят и уходят, а мой Карлсон всегда возвращается на мою крышу». В принципе у неё был Шульц, прекрасный человек, секс с ним был на порядок лучше, чем с Пэтом, но она всё-таки как-то уже сроднилась с Пэтом, он стал до неразрывности привычным.
Ещё вчера всё было так замечательно. Ленка зашла в Интернет, загрузила свою аську, вот где сарказм жизни, в листе увидела Пэта, который всё ещё находился в клинике Доктора Ёжикова. Шульц опять был где-то в командировке, а Пэт вот он, рядом в сети. Она первая с ним заговорила:
-Я промокла сегодня и мне холодно.
-Я ещё не выходил на улицу, что там?
-Ну, и не стоит – дождь, слякоть.
-Наберёшься мужества приезжай в Клуб общнёмся. Поиграем в поддавки, кто кому нужнее: + )))
-Я же проиграю: )))
-А я буду поддаваться похлеще твоего: + )))
-В том то и дело, что я поддаваться не буду))
-А может ты выиграешь, в этом дружеском поединке: + )))
-Я ничего не боюсь, но мерится силой с тобой не стану.
-На самом деле я тоже не собирался с тобой мерится силой.
-Тогда я тебя не понимаю.
-Мне не интересно стало воевать последнее время, мне просто хочется быть с кем-то и для кого-то конкретного! Ты давай, приезжай.
-Не могу лень.
-Даже не сомневаюсь в этом: + )))
-Какой понятливый стал: ))
-Слушай, Ленка, почему ты мне в своё время приглянулась до такой степени, что я странным каким-то стал наконец-то, а думал, разучился быть странным.
-Странным это не то слово.
-Тем не менее, я думал о тебе чаще, нежели о своих проблемах.
-Да… это действительно проблема)) И как её решать будешь?
-Если проблема это ты, то я не хочу её решать: + )))
-О-О-О, я ещё какая проблема)))
-Я никогда не скрывал от тебя то, что ты для меня значишь, а ты и рада мне на шею сесть: + )))
-Если бы я хотела сесть тебе на шею, то давно уже сделала бы это.
-Сомневаюсь, ты ведь хорошо меня знаешь, я не терплю доминирующей роли партнёра!
-Ты бы этого не заметил))
-Я крайне чуток к агрессии, если бы не был таким, меня бы давно раздавили, а если ещё учесть мой образ жизни, то я не имею права быть слабым: + )))
-И уж кому-кому, но тебе, никогда этого не позволю! Можешь даже не пытаться это опровергнуть! Не взирая на то, что я таки более чем тепло к тебе отношусь, но это не слабость, напротив, причина побуждающая смотреть вперёд с улыбкой. Вижу, ты не настроена, общаться со мной, что ж пойду прогуляюсь после операции.
-Да нет, просто я не знаю, что тебе отвечать по поводу того, что ты мне пишешь))) Не обижайся! Думаю, мы можем, встретится с тобой сегодня в Клубе. Потусим заодно и всё обсудим.
-Договорились.
В Клуб Ленка пришла с Шульцем. Пэт как мальчишка начал напиваться. Он и так не знал, что с ним происходит и что вообще делать, а тут ещё он. Пэт что-то долго рассказывал Ленке. Он говорил ей о переосмыслении всей его непутёвой жизни, бил кулаком в грудь, что-то пытался доказать. Потом его «на пару минут» забрал Близнец и вот тогда-то Пэт и начал напиваться по настоящему. Почти напившийся, обиженный на всех женщин мира, Пэт, сидел и разглагольствовал на тему женщин, держался на ногах он уже плохо, но ещё мог связно выдавать какие-то мысли:
«Надменные, хамливые бабищи! Без возраста и чувства прекрасного. Гопники с влагалищами полными первобытного желания трахнуть собой веру в любовь. Ни мыслей, ни чувств, кроме инстинктов. Самосохранение и похоть. Разбухший клитор против смелости оторвать взгляд от земли, направив его от мужского члена к звёздному небу.
Блядство взаимоотношений, как норма жизни. Неважно, что сопровождает оргазм: выстрел спермы или искромётная судорога тела. Важно лишь то, что презерватив порвался и не вовремя созревшая яйцеклетка, подражая её хозяйке, разрешила проныре сперматозоиду нарушить свою девственность.
Механизм безвозвратного действия.
Любви не было, был лишь лопнувший от трения некачественный презерватив!
Брак в производстве резиновых изделий, как способ сохранения численности популяции. Сарказм Бога или контроль над рождаемостью, посредством случайности? Случайные цивилизации. Случка случайностей. Вырождение закономерностей? Нет, упрочение их позиций!»
После такого многословия Пэту пришлось кряду опростать три Лонг-Айленда, лишь после этого он, окончательно опьянев, смог продолжить пьяное безобразие.
К их столику подошёл чудак, который у всех спрашивал только одно: «Где МояМая?».
Пэт протянул парню стакан с бурбоном. Сказал заплетающимся языком:
-Если ты поймёшь, что Жизнь Прекрасна, воспользуйся вот этим!
-Что я могу сделать стаканом бурбона?
-Вылей его содержимое себе в рот и возможно, ты найдёшь ответ на главный вопрос, лишающий тебя покоя!
-Я узнаю, где МояМая?!?!?!
-Сначала пойми, зачем ты ищешь её. Не исключено, что, поняв, ты, станешь просто радоваться тому, что в очередной раз остался жив. О как!
-Договорились! И что тогда? Что мне тогда искать? Я привык жить только её поиском. Мне понадобится новый смысл жизни!
-Тогда купи себе черепаху, полюби её. Он будет, есть капусту, кусать тебя за ноги, топать ногами по ночам, обрывать обои в прихожей, гадить на кухне и греметь пустыми бутылками.
-Как посоветуешь назвать её?
-Думаю, лучшего имени, чем Черепаха, черепахе не найти!
-Тогда давай сразу выпьём!
-Давно бы так.
-Пьём!
-Давай и за меня теперь.
-Давай.
-За Жизнь!
-За Черепаху!
На этой вечеринке Пэт выпил семь Лонг-Айлендов, несколько стаканов бурбона и густо проложил всё это шампанским. Когда он проснулся под утро в Клубе, народ уже расходился, Ленки не было, а Пэт практически ничего не помнил. Впрочем, ничего удивительного, он редко не напивался в клубах. К этому все привыкли и снисходительно говорили обычно: «Опять наш Пэт напился, пусть проспится».
На следующий день, после вечеринки в Клубе, Пэт прогнал из дому Ленку, не забыв при этом отобрать, данный им опрометчиво ключ.
Пол часа спустя после этого Пэт вышел на улицу, подставил пылающее лицо под проникающие под кожу удары дождя, простоял так минут пятнадцать и побрёл на собрание Комитета, понуро свесив голову.
В кармане шелестела, какая то, чудом не намокшая бумажка. Он достал её, расправил, и с трудом разбирая корявый почерк, прочитал фразу, написанную им миллион лет тому назад, в момент категоричной непогрешимости:
Жизнь Прекрасна!!!
Пэт улыбнулся и пошёл туда, где его ждало продолжение приключений дня. Вавилон всегда имел про запас кое-что.
«…я сегодня сломался
изнутри,
пообносился снаружи, пообтрепался
некуда в старом идти…»
(Неизвестный индейский поэт)
обращений к странице:9245