Ушная свеча делается так: берёшь кусок обычной бумаги и сворачиваешь его в тонкую трубочку. В этом нет настоящего чуда. И всё же – начинать-то приходится с тех вещей, которые знаешь.
Всё те же обрывки и осколки, оставшиеся с медфака, в духе того, что я нынче преподаю детишкам на экскурсиях в Колонии Дансборо.
Может быть, нужно работать над собой, чтобы придти к настоящим кайфовым чудесам.
Дэнни является ко мне, проскладировав весь день камни под дождём, и говорит, мол, у него столько серы, что не может слышать. Он сидит на стуле в маминой кухне, Бэт тоже здесь, стоит у задней двери, немного отклонившись назад и опёршись задницей на край кухонной стойки. Дэнни сидит, поставив стул боком возле кухонного стола, одна его рука покоится на столешнице.
А я командую ему сидеть ровно.
Скручивая бумагу в тугую трубочку, рассказываю:
– Просто предположим, – говорю. – Что Иисусу Христу пришлось много практиковаться в роли Сына Божьего, чтобы хоть как-то преуспеть.
Прошу Бэт выключить свет в кухне и ввинчиваю кончик тонкой бумажной трубки в тугой тёмный туннель уха Дэнни. Волосы у него чуток отросли, но речь идёт о меньшем риске возгорания, чем у большинства людей. Не слишком глубоко – заталкиваю трубку в его ухо ровно на такую глубину, чтобы та осталась на месте, когда отпущу её.
Чтобы сосредоточиться, стараюсь не думать об ухе Пэйж Маршалл.
– Что если Иисус провёл молодые годы, делая всё не так, – говорю. – Пока у него не получилось нормально хоть одно чудо?
Дэнни сидит на стуле во тьме, белая трубка торчит у него из уха.
– Дело ли в том, что мы не читаем про неудачные первые попытки Иисуса, – говорю. – Или же в том, что он на самом деле не проворачивал больших чудес, пока ему не стукнуло тридцать?
Бэт выпячивает на меня промежность своих тугих джинсов, а я зажигаю об её змейку кухонную спичку и несу огонёк через комнату к башке Дэнни. Поджигаю спичкой конец бумажной трубки.
От зажжённой спички комнату заполняет запах серы.
Дым вьётся с горящего конца трубки, а Дэнни спрашивает:
– Не получится так, что оно меня обожжёт, точно?
Пламя подбирается ближе к его голове. Сгоревший конец трубки сморщивается и разворачивается. Чёрная бумага, окаймлённая оранжевыми искрами, – такие горячие кусочки бумаги парят под потолок. Некоторые кусочки морщатся и опадают.
Это и есть то, чем называется. Ушная свеча.
А я продолжаю:
– Что если Иисус поначалу просто делал людям хорошее, вроде там, помогал бабушкам переходить дорогу и предупреждал людей, если те забыли выключить фары? – говорю. – Ну, не совсем такое, но вы поняли.
Наблюдая, как огонь трещит ближе и ближе возле уха Дэнни, спрашиваю:
– Что если Иисус провёл годы, работая над большой фигнёй насчёт “рыбин и хлебов”? То есть, может, дело с Лазарем было чем-то таким, до чего ему пришлось раскачаться, верно?
А Дэнни скашивает глаза, пытаясь рассмотреть, насколько близко огонь, и спрашивает:
– Бэт, оно меня не обожжёт?
А Бэт смотрит на меня и говорит:
– Виктор?
А я отвечаю:
– Всё нормально.
Даже ещё сильнее навалившись на кухонную стойку, Бэт отворачивает лицо, чтобы не видеть, и заявляет:
– Похоже на какую-то ненормальную пытку.
– Может быть, – говорю. – Может быть, поначалу Иисус даже сам в себя не верил.
И склоняюсь к лицу Дэнни, одним дуновением задувая пламя. Обхватив одной рукой Дэнни за челюсть, чтобы он не дёргался, вытаскиваю остаток трубочки из его уха. Когда показываю её ему, бумага вязкая и тёмная от серы, которую вытянул огонь.
Бэт включает свет в кухне.
Дэнни демонстрирует ей обгорелую маленькую трубочку, а Бэт нюхает её и комментирует:
– Вонючая.
Говорю:
– Может быть, чудеса – это вроде таланта, и начинать надо с малого.
Дэнни зажимает рукой чистое ухо, потом открывает его. Закрывает и открывает снова, потом объявляет:
– Определённо лучше.
– Я не говорю, что Иисус типа показывал карточные фокусы, – продолжаю. – В смысле, просто не делать людям плохого – уже было бы хорошее начало.
Подходит Бэт; она отбрасывает рукой волосы, чтобы наклониться и заглянуть в ухо Дэнни. Она щурится и водит головой туда-сюда, чтобы посмотреть вовнутрь под разными углами.
Сворачивая ещё один листок бумаги в тонкую трубку, замечаю:
– Вы как-то были по ящику, я слышал.
Говорю:
– Простите, – молча скручиваю бумажную трубку всё туже и туже, потом продолжаю. – Это был я виноват.
Бэт выпрямляется и смотрит на меня. Отбрасывает волосы назад. Дэнни засовывает палец в чистое ухо и ковыряется в нём, потом нюхает палец.
Молча держу в руках бумажную трубку, потом говорю:
– Отныне я хочу постараться стать человеком получше.
Давиться в ресторанах, дурить людей – больше я такого дерьма делать не собираюсь. Спать с кем ни попадя, заниматься случайным сексом – такого дерьма тоже.
Говорю:
– Я позвонил в город и на вас нажаловался. Позвонил на телестанцию и нарассказывал им кучу всякого.
У меня болит живот, но от чувства вины, или от набившегося стула – сказать не могу.
Так или иначе – говна во мне по самые уши.
В какую-то секунду становится легче смотреть в тёмное кухонное окно над раковиной, за которым ночь.
В окне отражение меня, с виду такого же отощавшего и тонкого, как моя мама. Нового, праведного и потенциально-божественного Святого Меня. Там Бэт, которая смотрит на меня, сложив руки. Там Дэнни, который сидит у кухонного стола, ковыряясь ногтем в своём грязном ухе. Потом заглядывает под ноготь.
– Дело в том, что мне просто хотелось, чтобы вам была нужна моя помощь, – говорю. – Я хотел, чтобы вам пришлось меня о ней попросить.
Бэт и Дэнни смотрят на меня взаправду, а я разглядываю нас троих, отражённых в окне.
– Ну конечно, сто пудов, – соглашается Дэнни. – Мне нужна твоя помощь, – он спрашивает Бэт. – Что там насчёт нас по ящику?
А Бэт пожимает плечами и отвечает:
– Кажется, это было во вторник, – говорит. – Нет, стойте, что у нас сегодня?
А я спрашиваю:
– Так я тебе нужен?
А Дэнни, всё ещё сидя на стуле, кивает на бумажную трубку, которую я держу наготове. Подставляет мне своё грязное ухо и просит:
– Братан, давай ещё раз. Это круто. Вычисти мне второе ухо.
обращений к странице:7517