О четырех годах в университете особо сказать нечего.
В первый год я втянулся в студенческое движение — несколько раз участвовал в демонстрациях, даже с полицией бился. Митинговал вместе со всеми в университете, бывал на политических сходках, познакомился с интересным народом. Но почему‑то душа к политике не лежала. Каждый раз, шагая в колонне демонстрантов, взявшись с кем‑нибудь за руки, я ощущал себя не на своем месте. Швырял камни в полицейских и думал: нет, это не я. Неужели мне это нужно? Стадное чувство толпы меня не захватывало. Дух уличного насилия, решительные фразы постепенно теряли свою привлекательность, и я начал ностальгически вспоминать дни, которые мы с Идзуми провели вместе. Но что было, того уж не вернешь. То время осталось позади.
Учеба тоже меня мало интересовала. Большинство лекций были бессмысленными, скучными и никакого отклика, кроме безразличия, не вызывали. На занятиях я показывался редко — все время тратил на то, чтобы где‑нибудь подработать. Счастье, что вообще четыре года продержался и университет окончил. На третьем курсе познакомился с одной девчонкой, жил с ней полгода, но дальше дело не пошло. В общем, существовал без всякого понятия о том, что же все‑таки хочу от жизни.
По пути я заметил, что мода на политику прошла. Как флаг, потерявший ветер и бессильно повисший на флагштоке, гигантские волны, одно время сотрясавшие основы, улеглись, растворившись в тусклой повседневности будней.
После университета приятель помог мне устроиться в издательство, выпускавшее школьные учебники. Я коротко постригся, начистил ботинки, облачился в костюм. Издательство — так себе, но в тот год литературоведам вообще некуда было податься. А с такими оценками, как у меня, да еще без связей — в более приличном месте я бы точно получил от ворот поворот. Поэтому пришлось довольствоваться тем, что есть.
На работе я быстро заскучал, чего и следовало ожидать. Место, в принципе, оказалось неплохое, да беда в том, что редактирование учебников не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Полгода я вкалывал изо всех сил, надеясь войти во вкус: ну должен же быть результат, когда отдаешь все силы. Но в конце концов смирился — не для меня такая работа, как ни крути, — и окончательно пал духом. Казалось, жизнь кончена. Если ничего не случится, так и придется загибаться за этими тоскливыми учебниками месяц за месяцем. До пенсии еще тридцать три года, нескончаемая череда дней — читай гранки, считай строчки, проверяй орфографию. Женюсь на порядочной девушке, обзаведусь детишками. Буду ждать премий два раза в год — единственная радость. Помню Идзуми как‑то сказала: «Ты станешь замечательным человеком. Обязательно. Я знаю. Ты отличный парень». Стыдно вспоминать эти слова. Эх, Идзуми... Нет ничего замечательного во мне. Теперь поняла, наверное. Ну что поделаешь? Все мы люди.
Как автомат отработав день в издательстве, все свободное время я читал или слушал музыку. Решил: раз я обязан работать — значит, оставшееся время надо тратить с пользой для себя, для удовольствия. Выпивать после работы с другими сотрудниками не ходил. И не потому, что был нелюдим. Вовсе нет. Я никого не сторонился. Просто не желал завязывать личных отношений с коллегами в нерабочее время, считал, что мое время должно принадлежать мне одному.
Так незаметно пролетели четыре или пять лет. За эти годы я сменил несколько «подружек», но ни с одной меня надолго не хватало. Проходил месяц‑другой, и начинала мучить мысль: «Нет! Это не то». Во всех было что‑то не то. С несколькими я просто переспал, без особых эмоций. То время — третий этап в моей жизни. Двенадцать лет — от поступления в университет до того, как мне стукнуло тридцать. Годы разочарований, одиночества и молчания, когда я никому не открывал душу. Вечная мерзлота, одним словом.
Я все глубже замыкался в себе. Везде один — ел, гулял, ходил в бассейн, на концерты, в кино. И ничего — от тоски и грусти не умер. Часто думал о Симамото и Идзуми. Интересно, где они? Чем занимаются? Наверное, замуж вышли. Может, и дети уже есть. Повидаться бы, поговорить хоть часок. Уж им‑то можно рассказать о себе все, откровенно. Часами ломал голову, как бы помириться с Идзуми или встретиться снова с Симамото. «Вот было бы здорово!» — воображал я и в то же время пальцем не пошевелил, чтобы мечты мои сбылись. Нет, эти двое ушли из моей жизни и больше не вернутся. Время нельзя повернуть вспять. Я начал разговаривать сам с собой, прикладываться по ночам к бутылке. Стали одолевать мысли, что я никогда не женюсь.
На второй год работы в издательстве я познакомился с одной хромоножкой. У меня с ней случилось свидание. Один парень с работы потащил меня на встречу со своей девчонкой, сказав, что она подружку приведет.
— Правда, она хромает немножко, — конфузливо проговорил он. — Но зато очень миленькая и характер замечательный. Она тебе понравится. Точно. Да она почти и не хромает. Так, чуть‑чуть ногу приволакивает.
— Ну и ладно. Велика важность! — отозвался я. Сказать по правде, никуда бы я не пошел, не заикнись он о ее больной ноге. Эти свидания пара на пару мне до чертиков надоели. Идешь и не знаешь, какую кошку тебе в мешке подсунут на этот раз. Но услышав, что она хромая, я уже не мог отказаться.
«Да она почти и не хромает. Так, чуть‑чуть ногу приволакивает».
Подружка моего знакомого дружила с этой девчонкой. Вроде, они в школе в одном классе учились. Девчонка оказалась невысокой, симпатичной, с правильными чертами лица. Можно даже сказать, красивой — но не эффектной, бросающейся в глаза красотой, а по‑своему, как‑то тихо, незаметно. Глядя на нее, я представил себе маленького зверька — он забился в лесную чащу и не показывает оттуда носа. В воскресенье мы сходили утром в кино, а затем вчетвером отправились обедать. За обедом она едва сказала несколько слов. Только молча улыбалась, несмотря на все мои попытки расшевелить ее. В конце концов, наша компания разделилась на пары. Мы с новой знакомой пошли в парк Хибия, выпили кофе. В отличие от Симамото, она прихрамывала на правую ногу, и получалось это у нее немного по‑другому. Симамото ходила, слегка вывертывая ступню, а эта девчонка чуть поворачивала носок в сторону и двигала ногу вперед. А вообще походка у них была очень похожа.
Она была в свитере с высоким воротом и джинсах, на ногах — простые грубые ботинки, какие обычно надевают в поход. Почти никакой косметики, на затылке — конский хвост. Она училась на четвертом курсе, но выглядела моложе. Я так и не понял, почему она все время молчала. То ли от рождения такая, то ли незнакомых людей стесняется и ничего толкового не может из себя выдавить. А может, ей вообще сказать нечего. В любом случае, поначалу разговор у нас не получался. Чтобы вытянуть из нее, что она изучает фармакологию в частном университете, пришлось изрядно попотеть.
— Фармакология? А это интересно? — поинтересовался я, когда мы сидели в кафе.
Она покраснела.
— Да ладно, — сказал я. — Мне вот школьные учебники приходится писать. Тоже интересного мало. В жизни полно всякой скукотищи. Не бери всерьез.
Подумав, она, в конце концов, открыла рот:
— Вообще‑то это не очень интересно. Но у моих родителей своя аптека.
— Расскажи чего‑нибудь про лекарства, а? Я в этом деле ни бум‑бум. За последние шесть лет вроде даже ни одной таблетки не выпил.
— Ну и здоровье.
— Да уж... даже похмелья не бывает. Хотя в детстве дохлым был, болел все время. Лекарствами меня прямо закормили. Родители тряслись над моим драгоценным здоровьем. Я же у них один.
Она кивнула и уставилась в чашку с кофе. Долго молчала и наконец сказала:
— Это и вправду не очень интересно. Думаю, есть масса занятий повеселее, чем зубрить состав разных лекарств. Вот астрономия, например. Наука, а в ней романтика. Или людей лечить. Там такие драмы бывают... Хотя мне это близко, знакомо... Натурально как‑то.
— Ясно, — сказал я. Ишь ты, оказывается, она разговаривать умеет. Просто слова подбирает не так быстро, как другие.
— А братья или сестры у тебя есть? — спросил я.
— Есть. Два брата. Один женился уже.
— Значит, ты учишься на аптекаря, а потом в родительской аптеке работать будешь?
Она опять покраснела и долго не отвечала.
— Даже не знаю. У братьев своя работа, так что, может, аптека мне перейдет. Мы еще не решили. Отец говорит, если я не захочу, то и не надо. Пока сил хватит, сам будет работать, а потом продаст аптеку.
Я кивнул, ожидая продолжения.
— Все‑таки, наверное, останусь в аптеке. С моей ногой трудно другую работу найти.
Так за разговором прошел вечер. Она много молчала, поэтому беседа наша затянулась. При каждом моем вопросе ее щеки заливала краска. Но с ней было не скучно, и я не чувствовал неловкости. И — небывалый случай! — можно даже сказать, что разговор доставлял мне удовольствие. После нашего сидения в кафе мне стало казаться, что я ее знаю давным‑давно. Появилось даже что‑то вроде ностальгии.
Не то чтобы она меня очаровала. Нет, конечно. Я по‑доброму к ней относился, и мне было с ней хорошо. Красивая, характер хороший — правильно парень с работы сказал. Но стоило отбросить все это в сторону и спросить себя: а есть в ней что‑то, от чего сердце заходится? — и ответ, к сожалению, получался отрицательный.
В ней не было, а в Симамото было. Я сидел с этой девчонкой, слушал, что она рассказывает, и не переставал думать о Симамото. Понимал, что так нельзя, но ничего не мог с собой поделать. Столько лет прошло, а сердце все равно учащенно билось при одной только мысли о ней. Такое лихорадочное возбуждение, будто где‑то в груди открывалась потайная дверца. Но шагая по парку Хибия с этой милой хромой девчонкой, я не чувствовал ни возбуждения, ни дрожи. Только симпатию и тихую нежность.
Ее дом, он же аптека, был в Кобината [7]. Я проводил ее. Мы сидели рядом в автобусе, и за всю дорогу она не проронила ни слова.
Через несколько дней ко мне заглянул тот парень и сообщил, что, похоже, я ей очень понравился.
— Может, закатимся куда‑нибудь вчетвером в следующие выходные? — предложил он. Я придумал какой‑то предлог и отказался. Не потому, что не хотел ее больше видеть. Сказать по правде, я вовсе был не прочь встретиться еще раз и продолжить наши разговоры. В другой ситуации мы вполне могли бы с ней стать хорошими друзьями. Но получилось так, что мы сошлись на двойном свидании, а здесь главная цель — найти себе партнера или партнершу. Если вы после этого встречаетесь еще — значит, в каком‑то смысле берете на себя ответственность. Мне совершенно не хотелось причинять ей боль. Поэтому оставалось одно — отказаться. Больше я никогда ее не видел.
обращений к странице:10598