Утром, доставив дочек в сад, я, как обычно, поехал в бассейн, чтобы отмерить положенные две тысячи метров. Я плыл как рыба — обыкновенная рыба, которой не надо ни о чем думать. Даже о том, куда и как плыть. Просто сам по себе. После бассейна ополоснулся в душе и, переодевшись в майку и шорты, пошел качаться в зал.
Потом поехал в офис (я снимал под него однокомнатную квартиру) и засел за бухгалтерию — надо было рассчитать зарплату персоналу, поработать над планом перестройки «Гнезда малиновки», которой я собирался заняться в феврале. Ровно в час, как обычно, отправился домой обедать.
Юкико сообщила, что утром звонил ее отец:
— Весь в делах, как всегда. Об акциях что‑то говорил. Сказал, что надо покупать. Где‑то закрытую информацию получил: они должны сейчас быстро пойти вверх. Какие‑то особенные акции, не обычные. Можно хорошо заработать. Гарантию дает.
— Что это он? Если такая выгода, зачем нам рассказывать? Взял бы и сам купил.
— Сказал, что отблагодарить тебя таким образом хочет. В знак признательности. Ты, мол, знаешь, за что. Я не в курсе. Свою долю нам уступил. Собери‑ка, говорит, все деньги, какие есть, и не волнуйся. Навар будет, что надо.
Я положил вилку на тарелку со спагетти.
— И что дальше?
— Времени мало было. Ну, я позвонила в банк, закрыла два наших счета и перевела деньги в страховую компанию, господину Накамуре, чтобы он сразу купил акции, о которых отец говорил. Почти восемь миллионов иен набралось. Может, надо было больше купить?
Я взял стакан и сделал несколько глотков, пытаясь отыскать нужные слова:
— Что же ты сначала со мной не посоветовалась?
— О чем? — недоуменно спросила Юкико. — Ты же всегда покупаешь, если отец говорит. Я сама сколько раз уже так делала. Ты же говорил: действуй, как он велит. И в этот раз так же было. Отец сказал: «Надо срочно покупать. Времени в обрез». Я так и сделала. До тебя ведь не доберешься — ты в бассейне. В чем же тогда дело?
— Да ни в чем. Но я хочу, чтобы ты продала эти акции, — проговорил я.
— Продала? — Юкико сощурилась как от яркого света.
— Продай все, что сегодня купила, а деньги положи обратно в банк.
— Но тогда придется комиссионные платить. Банк возьмет большую комиссию.
— Ничего, — сказал я. — Заплатим. Еще раз говорю: надо все продать.
Юкико вздохнула:
— Что произошло? Чего вы с отцом не поделили? Я не отвечал.
— Ты можешь сказать, в чем дело?
— Послушай, Юкико. Честно тебе скажу: мне все это опротивело. Все эти спекуляции с акциями. Я сам хочу зарабатывать, своими собственными руками. И до сих пор это у меня вроде бы неплохо получалось. Тебе что? Денег не хватает?
— Я все знаю. Конечно же, ты замечательно ведешь дела, и жаловаться мне не на что. Ты же знаешь, как я тебе благодарна и уважаю тебя. Но ведь отец хотел нам помочь. Он так хорошо к тебе относится.
— Все ясно. А ты знаешь, что такое инсайдерская информация? Когда стопроцентную гарантию прибыли обещают, знаешь как это называется?
— Нет.
— Это называется «манипуляции с акциями». Понятно? Кто‑то в какой‑то фирме умышленно затевает с акциями игру, проворачивая разные комбинации, искусственно увеличивает прибыль, а потом делит ее со своими компаньонами. Эти денежки текут в карманы политикам, идут на взятки. Это совсем не те акции, что твой отец рекомендовал нам покупать раньше. На тех акциях тоже можно нажиться. То, что он о них рассказывал, — полезная информация, не более того. Те акции тоже в основном растут, но с ними всякое может быть, курс ведь колеблется и не обязательно только вверх идет. А эти бумаги — совсем другое дело. От них плохо пахнет. Я с ними связываться не желаю.
Юкико задумалась, не выпуская из рук вилку.
— А это правда манипуляции? Ты наверняка знаешь?
— Хочешь — спроси у отца. Но я точно могу сказать: акций, в которых не заложен риск потерять деньги, не бывает. И если кто‑то говорит: «Ерунда! Есть такие акции!» — значит, что‑то нечисто. Мой отец до самой пенсии, почти сорок лет, пахал в страховой компании. С утра до вечера, на совесть. И оставил после себя крошечный домик. Бог с ним. Может, он от рождения такой бестолковый оказался. Но мать? Каждый вечер подсчитывала, сколько денег мы сегодня потратили: не дай бог, семейный бюджет на сто‑двести иен не сойдется. Понимаешь, в какой семье я рос? А ты говоришь: всего восемь миллионов собрала! Это же настоящие деньги, Юкико, не бумажки, которыми расплачиваются, когда в «монополию» играют. Люди за такие деньги каждый день давятся в битком набитых электричках, берут сверхурочную работу, вертятся как белки в колесе и все равно — у них за год столько не выходит. Я восемь лет так жил и никогда столько не зарабатывал. Мечтать не мог о восьми миллионах. Хотя тебе, наверное, этого не понять.
Юкико сидела молча, крепко прикусив губу и уставившись в свою тарелку. Я заметил, что уже почти кричу, и сбавил тон.
— Ты легко можешь сказать, что за полмесяца мы с вложенных денег вдвое больше получим. Было восемь миллионов, станет шестнадцать. Но мне кажется, нельзя так думать. Неправильно это. Я чувствую, как мало‑помалу втягиваюсь в авантюру, незаметно становлюсь ее участником. Будто в пустоту проваливаюсь.
Юкико посмотрела на меня через стол. Ничего не говоря, я снова принялся за еду. Внутри все дрожало. Что это? Раздражение? Злость? Что бы ни было, я никак не мог унять эту непонятную дрожь.
— Извини. Я вовсе не собиралась лезть не в свое дело, — тихо промолвила Юкико после затянувшейся паузы.
— Ничего. Я тебя ни в чем не виню. Я вообще никого не виню, — отозвался я.
— Я прямо сейчас позвоню. Пусть продают. Все, до единой акции. Только не злись больше.
— А я и не злюсь.
В наступившей тишине мы продолжили трапезу.
— По‑моему, ты что‑то хочешь мне сказать, — не выдержала Юкико, заглядывая мне в глаза. — Что ты молчишь? Может, тебе неприятно об этом говорить? Ничего. Я все готова сделать, только скажи. Конечно, я балда — ни в чем не разбираюсь, а в бизнесе и подавно, но я не могу, когда у тебя такой несчастный вид. Не делай кислое лицо, пожалуйста. Ну скажи: чем ты недоволен?
Я покачал головой:
— Я ни на что не жалуюсь. Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь, только надо кое‑что переделать. И тебя я люблю. Единственное — иногда меня не устраивает, как твой отец ведет дела. Я против него ничего не имею. Он и в этот раз из лучших побуждений действовал. Спасибо. Так что я не злюсь. Просто временами никак не могу понять, что же я за человек такой. То я делаю или не то. Никак не пойму. Но я не злюсь.
— А вид у тебя все равно злой. Я вздохнул.
— Вот! Опять вздыхаешь, — не унималась Юкико. — Нет, все‑таки тебя что‑то раздражает. Все думаешь, думаешь...
— Ну я не знаю.
Юкико не сводила с меня глаз.
— Что у тебя в голове? Если бы я только знала! Может, помогла бы чем‑нибудь.
Мне вдруг страшно захотелось тут же, на месте, все ей рассказать. Выложить начисто, облегчить душу. И не надо будет больше ничего скрывать, притворяться, врать. «Послушай, Юкико! Я люблю одну женщину. Я не могу без нее. Не раз хотел с ней порвать, семью сохранить, компанию нашу, тебя, девчонок... Ничего не получается. Я так больше не могу. Все! Увижу ее в следующий раз — меня уже ничто не удержит. Она у меня из головы не выходит — и в постели с тобой о ней думаю, и когда сам с собой этим занимаюсь».
Понятно, ничего такого я не сказал. Какой толк от подобных признаний — легче все равно никому не станет.
Покончив с обедом, я вернулся в офис и взялся было опять за работу, однако голова не варила совершенно. Надо же. Такого Юкико наговорил... Кто меня за язык тянул? Нет, сказано‑то все правильно, но не мне это говорить. Я вру ей самым бессовестным образом, тайком встречаюсь с Симамото. У меня права нет говорить такие вещи. Юкико за меня переживает. По‑настоящему, всерьез. А как я живу? Верю я вообще во что‑нибудь? Есть во мне хоть какое‑то постоянство? Меня точно парализовало от этих мыслей — пальцем шевелить не хотелось.
Закинув ноги на стол и зажав в кулаке карандаш, я тупо глазел в окно. Оно выходило на детскую площадку, где в хорошую погоду любили сидеть мамаши со своими отпрысками. Детишки копались в песочнице, катались с горки, а родительницы поглядывали на них и судачили. Глядя на малышей, я вспомнил своих девчонок. Захотелось взять в руки их теплые ладошки и, как обычно, повести гулять. Но мысли о дочках опять привели к Симамото. Я представил ее чуть приоткрытые губы. Дочери вылетели у меня из головы. Ни о ком, кроме нее, я думать не мог.
Выйдя из офиса, я зашагал по Аояма и заглянул в кафе, где мы часто пили кофе с Симамото. Достал книгу и читал, пока не надоело, потом опять вернулся мыслями к ней. Вспомнилось, как достав сигарету из пачки «Сэлема», она подносит к ней зажигалку, как беспечно поправляет челку, как чуть наклоняет голову, когда смеется. Больше сидеть одному было невмоготу, и я решил прогуляться до Сибуя. Мне нравилось бродить по улицам, разглядывать дома и магазины, наблюдать за людьми. Нравилось передвигаться по городу на своих двоих. Но сейчас вокруг было тоскливо и пусто. Казалось, здания потеряли форму, деревья поблекли, люди утратили живые чувства, лишились мечты.
Я забрел в полупустой кинотеатр и вперился в экран. Когда фильм кончился, вышел на улицу. Уже вечерело. Съел что‑то в первом попавшемся ресторане. Площадь перед вокзалом затопили потоки служащих, спешивших домой с работы. Одна за другой в ускоренном темпе, как в старом кино, подлетали электрички, проглатывали толпившихся на платформах людей и уносились. Здесь десять лет назад я и заметил Симамото. Сколько времени прошло! Мне тогда было двадцать восемь, я еще не женился. А Симамото еще хромала. На ней был красный плащ и большие солнечные очки. С вокзальной площади она пошла к Аояма. Казалось, это было тысячу лет назад.
И вот опять все встало у меня перед глазами. Предновогодняя толчея, походка Симамото, каждый угол, который мы огибали, затянутое облаками небо, бумажный пакет из универмага у нее в руке, чашка кофе, к которой она так и не притронулась, рождественские песни... Ну почему я не окликнул ее? Я задавал себе этот мучительный вопрос снова и снова. Ничто меня не связывало, мне нечего было тогда терять. Я мог крепко прижать ее к себе, и мы бы ушли вместе. Куда? Да какое это имеет значение! Что бы там ни было у Симамото, каковы бы ни были обстоятельства, мы наверняка бы все преодолели. Но я не воспользовался этим шансом, потерял его навсегда в тот момент, когда меня схватил за руку тот таинственный незнакомец средних лет, а Симамото села в такси и укатила неизвестно куда.
Я вернулся на Аояма совсем вечером, в переполненном метро. Пока сидел в кино, погода испортилась — на небо наползли тяжелые, пропитанные водой тучи, которые могли прохудиться в любую минуту. Я был без зонтика и в том же наряде, в каком утром ушел в бассейн, — в куртке яхтсмена, джинсах и кроссовках. По идее, надо было забежать домой переодеться — обычно я появлялся в своих заведениях в костюме — но я решил, что и так сойдет. Один раз можно и без галстука обойтись. Вреда не будет.
С семи часов зарядил дождик. Настоящий осенний — тихий, затяжной. Сначала, как обычно, я заглянул в бар, посмотреть, как дела. Там все переделали, как я хотел, до мельчайших деталей. Не зря планы рисовал и торчал там все время, пока строители работали. Бар сделался гораздо уютнее, удобнее. Эффект от мягкого освещения усиливала музыка. В глубине помещения устроили отдельную кухню. Я нанял классного повара, с которым мы составили меню из довольно простых, но оригинальных . блюд. Никаких излишеств. Такое мог приготовить только настоящий мастер. В конце концов, все это лишь закуска под выпивку, и нельзя заставлять людей тратить на нее много времени. Меню каждый месяц придумывали новое. Отыскать такого повара было нелегко, но я все‑таки нашел, хотя обходился он мне дорого. Гораздо дороже, чем я рассчитывал. Впрочем, он стоил таких денег, и я был доволен. Клиенты, похоже, — тоже.
В начале десятого я прихватил зонтик и направился в «Гнездо малиновки». А в половине десятого туда явилась Симамото. Странно: она всегда выбирала для своих визитов тихие дождливые вечера.
обращений к странице:8424