Я открыл глаза - было девять утра. В постели рядом со мной ее не было. Видно, выскочила поесть - да так и ушла к себе. Записки не оставила. Только в ванной сохли ее трусики и носовой платок.
Я достал из холодильника апельсиновый сок и выпил. Поджарил в тостере хлеб, которому исполнилось трое суток. По вкусу он напоминал штукатурку. Из окна кухни виднелись цветущие олеандры в садике напротив. Кто-то вдалеке упражнялся на пианино. Звук такой, как если бежать вниз по подымающемуся эскалатору. Три толстых голубя, усевшись на телеграфный столб, оглашали окрестности бессмысленным воркованием. Хотя - кто знает? - возиожно, они и вкладывали в свое воркованье какой-то смысл: например, у них болели мозоли на лапках, и от этого они ворковали. С точки зрения голубей, может быть, это я выглядел самым бессмысленным объектом в округе.
Я пропихнул в горло два поджаренных тоста. Голуби сгинули, и в окне остались только телеграфный столб с олеандрами.
Итак, утро. На развороте воскресной газеты - цветная фотография лошади, перемахивающей через живую изгородь. Над мордой лошади - болезненного цвета физиономия наездника в черном кепи; ненавидящим взглядом он упирается в текст на соседней странице. Соседнюю же страницу занимало обширное руководство по уходу за орхидеями. У орхидей - сотни видов, и у каждого есть своя собственная история. Особы королевских кровей в таких-то странах слагали головы ради орхидей. Орхидеи, говорилось в статье, с давних пор окружала аура фатализма. Точно так же, мол, у каждой вещи вокруг нас - своя философия и своя судьба...
Странное дело - с момента, когда я решил-таки ехать искать овцу, настроение становилось все лучше и лучше. Жизненная энергия растекалась по всему телу и пульсировала в кончиках пальцев. Пожалуй, впервые с тех пор, как мне испонилось двадцать, я испытывал такое особое чувство. Я сложил в мойку посуду, накормил кошку завтраком, подошел к телефону и набрал номер типа в черном. После шестого гудка тот, наконец, взял трубку.
- Надеюсь, не разбудил, - сказал я.
- Не беспокойся. Я всегда встаю очень рано, - ответил он. - В чем дело?
- Вы какие газеты получаете?
- Все центральные плюс восемь местных изданий. Местные, впрочем, приносят только под вечер...
- И вы их все читаете, так?
- Это - часть моей работы, - терпеливо произнес он. - Дальше!
- А воскресные приложения вы тоже читаете?
- Разумеется, и воскресные тоже, - подтвердил он.
- В сегодняшнем приложении видели фотографию лошади?
- Фотографию лошади видел.
- Вам не показалось, что лошадь и наездник думают о совершенно разных вещах?
Тяжелая тишина выплеснулась из трубки и медленно растеклась по квартире. Ни шороха, ни малейшего вздоха. Абсолютная тишина, от которой болело в ушах.
- И поэтому ты сюда звонишь? - спросил он.
- Да нет! Это я так - разговор начать. Чтобы легче было дальше общаться...
- У нас и без этого есть о чем пообщаться. Об Овце, например, - он закашлялся. - Прошу простить, но, в отличие от некоторых, у меня не так много свободного времени. Я хотел бы, чтобы ты говорил как можно короче и только по делу.
- Все дело как раз в этом и заключается! - выпалил я. - В общем, завтра я еду искать эту вашу овцу. Я тут, знаете, много всего передумал - но, в конце концов, решил: будь по-вашему. Однако действовать я буду так, как САМ ЗАХОЧУ. И говорить буду о том, о чем МНЕ ЗАХОЧЕТСЯ. По крайней мере, права болтать, о чем хочется, у меня еще никто не отнимал. Также Я НЕ ХОЧУ, чтобы за каждым моим шагом следили исподтишка, и чтобы всякие типы, которых я даже как звать не знаю, тыкали мне и указывали, что делать!.. Я все сказал.
- Ты очень заблуждаешься относительно своего места в жизни.
- Вы тоже заблуждаетесь насчет моего места в жизни. Послушайте - все-таки, мне кажется, я лучше вас обдумал свою ситуацию И заметил одну важную вещь. А именно - тот простой факт, что терять мне практически нечего. С женой я развелся. С работы хоть сегодня готов уйти. Квартиру снимаю, да и там из вещей ничего приличного. Всей собственности - пара миллионов на счету, подержанный автомобиль, да престарелая кошка. Одежда давно уже не модная, а пластинки как из лавки старьевщика. Ни славы, ни положения в обществе, ни успеха у женщин. Ни таланта, ни молодости. Болтаю вечно какую-то чушь - и сам же потом жалею... В общем, как вы и сказали - банальнейшая посредственность. Чего же такого я ни за что не хотел бы терять? Объясните, если знаете!...
Очень долго из трубки не доносилось ни звука. За это время я успел оборвать нитку, торчавшую из-под пуговицы на рубашке, и начертить шариковой ручкой тридцать звездочек на странице блокнота.
- У каждого в этом мире есть хотя бы одна-две вещи, которые он не захочет терять ни за что. Есть они и у тебя, - прозвучало, наконец, мне в ответ. - А отыскивать такие вещи в душах людей - это уже наша профессия. Человек живет, постоянно балансируя на грани между гордыней и низменными страстями. Только вспоминает он об этой грани часто уже после того, как баланс потеряет... - Он выдержал короткую паузу. - Впрочем, ладно; с этой проблемой ты еще столкнешься на последующих этапах развития ситуации. Сейчас же я не скажу, что не воспринял твоих пламенных заявлений. И требования твои, пожалуй, приму. Я не стану вмешиваться без особой необходимости. Можешь действовать, как сочтешь нужным... ровно месяц. Устраивает?
- Вполне, - ответил я.
- Честь имею!
И он повесил трубку. Повесил так, что у меня сделалось неприятно во рту. Чтобы прогнать это чувство, я тридцать раз отжался от пола, двадцать раз присел и перемыл всю скопившуюся за трое суток посуду. Дурной привкус исчез. Стоял чудный день - жизнерадостное сентябрьское воскресенье. Прошедшее лето закатилось на задворки сознания, точно в пыльный чулан, и вспоминалось уже с трудом.
Я надел новую рубаху, влез в те "Ливайсы", на которых не было пятен от кетчупа, натянул совпадавшие друг с другом по цвету носки. Потом взял щетку для волос и тщательно причесался. Несмотря на все это, ощущения, будто мне семнадцать лет, не пришло. "Еще чего захотел!" - сказал я себе. Как теперь ни выкручивайся - проклятые годы взяли свое.
Я вывел со стоянки под домом свой давно просившйся на свалку "фольксваген", отправился на нем в супермаркет и купил дюжину банок кошачьих консервов, коробку с песком для кошки, дорожный бритвенный набор и пару нижнего белья. Потом я зашел в "Мистер Донатс", уселся за стойку и принялся уплетать дешевый сахарный пончик. В длинном, во всю стену зеркале над стойкой отражалось моя жующая пончик физиономия. Зажав обкусанный пончик в руке, я какое-то время разглядывал себя. Интересно, гадал я - что обычно думают люди, когда видят мое лицо?... А-а, все равно: что бы они там ни думали, мне этого никогда не понять. Я проглотил остатки пончика, допил кофе и вышел на улицу.
Прямо перед вокзалом я наткнулся на туристическое бюро, зашел туда и заказал два билета до Саппоро на завтрашнее число. Затем, уже внутри вокзала, приобрел парусиновую сумку на ремне и непромокаемую шляпу. Десятки, хрустя, вылетали из конверта один за другим; но странное дело - купюр в толстой пачке меньше будто не становилось. Скорее, меньше становилось меня самого. Бывают на свете такие деньги. Хранить их противно, и начинаешь тратить, презирая себя; а как истратишь все - ничего, кроме отвращения к своей персоне, в душе не остается. Дальше, чтобы как-то унять отвращение, хочется опять тратить деньги. Только денег больше нет. И убегать некуда.
Я уселся на скамью перед вокзалом, выкурил две сигареты подряд - и решил больше про деньги не думать. Привокзальную площадь в воскресное утро заполнили многодетные семейства и юные парочки. Скользя по ним рассеянным взглядом, я неожиданно вспомнил, что сказала перед расставаньем жена - мол, завели бы ребенка, так, может... Что говорить: в мои годы уже полагается иметь целую кучу детей. Но вот какая штука: стоит мне даже попытаться представить себя отцом - и я тут же впадаю в депрессию. Если бы ребенком был я сам, навряд ли бы мне захотелось такого папочку.
Я сгреб в охапку пакеты с покупками и, сидя так, выкурил еще одну сигарету. Затем поднялся, протолкался сквозь толпу обратно к стоянке и закинул пакеты на заднее сиденье своего драндулета. Пока на заправке мне меняли в машине масло и заливали бензин, успел заскочить в книжную лавку по соседству, где купил три дешевых карманных детектива. На все это ушло еще два червонца; карманы у меня разбухли от сдачи и звякали при ходьбе.
Возвратившись домой, я ссыпал мелочь в стеклянную банку на кухне и сполоснул холодной водой лицо. Казалось, с момента, когда я проснулся, прошло страшно много времени. На часах, однако, было всего двенадцать.
Подруга вернулась в три. На ней были легкая рубашка-сеточка и брюки горчичного цвета, лицо скрывали очки - столь непроницаемо-черные, что при одном их виде начинала болеть голова; с плеча свисала парусиновая сумка - точь-в-точь, как та, что я купил себе.
- Вот, собралась в дорогу, - она похлопала ладонью по туго набитой сумке. - Мы же надолго едем, так ведь?
- Пожалуй, что так...
Не снимая очков, она плюхнулась на диван у окна и закурила ментоловую сигарету. Я принес ей пепельницу, присел рядом и погладил ее по волосам. Кошка запрыгнула на диван и положила голову и передние лапы к ней на лодыжку. Сделав пару затяжек, она вставила сигарету мне в губы и зевнула.
- Рада, что едешь? - спросил я.
- Ага, ужасно. Особенно - что вместе с тобой...
- Ну, а если мы не найдем овцу? Возвращаться мне будет некуда. Кто знает - может, тогда это путешествие станет пожизненным, и я буду болтаться по свету до конца своих дней...
- Прямо как твой друг?
- Ну да. Мы с ним в каком-то смысле - два сапога пара. Разница только в том, что он сбежал по собственной воле, а меня вышвыривают насильно...
Я тычком затушил сигарету в пепельнице. Кошка подняла голову, протяжно зевнула и заняла прежнюю позу.
- Ты уже собрал вещи? - спросила она.
- Нет еще, сейчас буду. Да собирать-то особо нечего - белье на смену да мелочи туалетные... Тебе, кстати, тоже много брать ни к чему - все, что понадобится, прямо на месте и купим. Денег столько, что девать некуда.
- А я так больше люблю! - хихикнула она. - Какое же это путешествие, если нет больших чемоданов!
- В самом деле?...
Из полуоткрытого окна доносилось пронзительное щебетание птиц. Такого щебета я раньше ни разу не слышал. Новое время года принесло новых птиц. Я поймал в ладонь солнечный луч, падавший на нас из окна, и осторожно прижал к ее щеке. Так, не двигаясь, мы пролежали очень долго. Рассеянным взглядом я наблюдал, как белоснежное облако медленно-медленно переползало в небе от одного края окна к другому.
- Что-то не так? - спросила она.
- Да понимаешь - нелепо, наверное, звучит, но... У меня все время такое чувство, будто сейчас - это совсем не сейчас. И что сам я - не я, а вроде бы кто-то другой. И что здесь - это где-то совсем в другом месте. Это чувство это живет во мне очень долго. Где бы я ни был, чем бы ни занимался - оно постоянно преследует меня уже, наверно, лет десять.
- Почему именно десять?
- Да потому, что это очень похоже на вечность... Только поэтому.
Она рассмеялась, взяла на руки кошку и осторожно опустила ее на пол.
- Обними меня...
Мы лежали в обнимку на диване. Подушки старого дивана, если уткнуться в них носом, пахли древностью. Ее хрупкое тело, казалось, вот-вот растворится в этом запахе без следа. Странно - будто что-то ласковое, теплое, давным-давно позабытое всплывало со дна моей помутневшей памяти. Я коснулся пальцами ее волос, осторожно убрал их в сторону - и кончиком языка дотронулся до ее уха. Мир чуть заметно дрогнул. Мир стал маленьким, совсем крошечным. И Время в этом мире текло очень плавно и неторопливо.
Я расстегнул пуговицы ее рубашки, положил ладонь ей на грудь - и долго лежал так, глядя на ее тело.
- Прямо как живая, - вдруг выдохнула она.
- Кто?... Ты?
- Ну да... Мое тело и я.
- Это точно, - согласился я. - Похоже, и вправду живая...
"Как тихо!" - подумал я. Звуки исчезли. Все, кроме нас, куда-то ушли - наверное, праздновать первое воскресенье осени.
- Знаешь... Мне так хорошо сейчас, - прошептала она тихонько.
- Ага.
- Такое чувство... как на пикнике. Очень здорово.
- "На пикнике"?
- М-м...
Я крепко обнял ее. Потом, убрав губами прядь ее волос, еще раз коснулся языком уха.
- А что, твои десять лет - это правда было очень долго? - прошептала она мне на ухо.
- Ужасно долго, - пробормотал я в ответ. - Ужасно долго, а в результате - ни черта...
Она откинулась на подлокотник дивана, слегка выгнула шею и улыбнулась. Я вдруг ясно ощутил, что когда-то уже встречал такую же точно улыбку, но вот когда и у кого - припомнить не удавалось. Все молоденькие женщины, такие разные между собой, в голом виде кажутся очень похожими друг на друга; этим они всегда приводили меня в замешательство.
- Давай найдем овцу, - произнесла она с закрытыми глазами. - Найдем овцу - и многое изменится к лучшему.
Я долго смотрел на ее лицо, потом на уши. Мягкий полуденный свет осторожно обнимал ее тело, но как будто не касался его; так изображали вещи на натюрмортах лет сто назад.
обращений к странице:7215