Главная
Блоги
  Войти
Регистрация
 
Психологическая литература > Дэнс, Дэнс, Дэнс

Дэнс, Дэнс, Дэнс

Автор:Харуки Мураками
Добавлено : 14.08.2007 7:22:00


Содержание
30         [версия для печати]

Гавайи...

Пролетело несколько мирных дней. Не то чтобы райских, но мирных. Следующий визит Джун я вежливо отменил. Сказал, что, кажется, простудился и кашляю (кхе-кхе!), и в ближайшее время, боюсь, мне будет не до развлечений. И протянул ей десять долларов — мол, на такси. “Некрасиво получается! — покачала она головой. — Выздоровеешь — звони, когда захочешь”. И, достав из сумочки простой карандаш, написала номер телефона у меня на двери. Потом сказала “Бай!” — и ушла, покачивая бедрами.

Несколько раз я свозил Юки к матери. И каждый раз мы с одноруким поэтом Диком Нортом то ходили на пляж, то купались в бассейне у дома. Плавал он тоже отлично. А Юки с матерью тем временем общались наедине. Уж не знаю, о чем именно. Юки не рассказывала, я не спрашивал. Я просто довозил ее до Макахи, после чего вел с Диком Нортом светские беседы, купался, разглядывал сёрферов, пил пиво, ходил в кусты мочиться — и увозил ее обратно в Гонолулу.

Однажды я услышал, как Дик Норт декламирует стихи Роберта Фроста. Смысла я, конечно, не разобрал, но читал он здорово. Красивый ритм, богатая гамма эмоций. Увидел и снимки Амэ — влажные, только из проявки. Лица простых гавайцев. Обычные портреты, казалось бы, ничего особенного — однако, снятые ее рукой, эти лица несли в себе столько жизни, словно она фотографировала саму душу. Искренность и доброта аборигенов тропических стровов, их природная грубоватость, доходящая порой до жестокости, их способность радоваться жизни как она есть — все это отражалось на ее фото. Сильные, и в то же время очень спокойные работы. Действительно, талант. “Совсем не то, что у меня или у вас”, — сказал мне Дик Норт. Что же, он прав. Ясно с первого взгляда.

Примерно так же, как я присматривал за Юки, Дик Норт присматривал за Амэ. Хотя он, конечно, выкладывался куда основательнее. Делал уборку, стирал, готовил, ездил за покупками, читал стихи, шутил, гасил тлеющие окурки, напоминал, что нужно почистить зубы, пополнял запасы “тампаксов” (однажды я сходил с ним в поход по магазинам), раскладывал в папки фотографии, составлял на пишущей машинке каталоги ее работ... И все это — одной-единственной рукой. Как он выкраивал время еще и на собственные исследования — уму непостижимо. “Бедняга”, — думал я всякий раз, глядя на него. Хотя, конечно, кто я такой, чтобы сочувствовать? Я в обмен на заботу о Юки заработал билет на Гавайи, оплаченный номер в гостинице и красотку в постель. Просто никакого сравнения...

* * *

В те дни, когда к матери ездить было не нужно, мы учились седлать волну, купались, валялись на пляже, шатались по магазинам или катались туда-сюда по острову на арендованном автомобиле. Вечерами гуляли по городу, смотрели кино и потягивали “пинья-коладу” в барах отелей “Халекулани” или “Ройал Гавайан”. От нечего делать я готовил огромное количество разных блюд. Мы предельно расслабились и загорели до корней волос. В бутике отеля “Хилтон” Юки купила новое бикини и, надев его, стала совсем неотличима от девчонок, которые родились и всю жизнь прожили на Гавайях. В сёрфинге она также продвинулась очень солидно: выучилась седлать даже маленькую волну, что никак не давалось мне. Мы закупили сразу десяток кассет “Роллингов” и слушали их с утра до вечера не переставая. Всякий раз, когда я отходил купить чего-нибудь прохладительного и оставлял Юки на пляже одну, с ней непременно пытались заигрывать какие-нибудь мужчины. Но английского она не знала, поэтому напрочь их игнорировала. Как только я возвращался, они сразу же говорили “sorry” (а то и бросали что-нибудь покрепче) и исчезали. Юки почернела, похорошела, поздоровела. А кроме того, успокоилась и научилась радоваться жизни каждый день.

— А что, мужчины действительно так сильно хотят женщин? — спросила она однажды, когда мы валялись на пляже.

— Ну, в общем, да... Кто сильнее, кто слабее — но по своей природе, физически, мужчины хотят женщин, это факт. Что такое секс, ты, в целом, представляешь?

— В целом — представляю, — ледяным тоном ответила она.

— Существует такая штука, как половое влечение, — пояснил я. — Желание спать с женщиной. Природный инстинкт. Для продолжения рода.

— Я тебя не спрашиваю о продолжении рода. Ты бы мне еще о страховании жизни рассказал. Я спрашиваю об этом самом половом влечении. На что это похоже?

— Представь, что ты птица, — сказал я. — И любишь летать высоко в небе. Тебе от этого очень хорошо. Вот только летать, когда хочешь, не получается: мешают всякие обстоятельства. Ну, скажем, погода плохая, или ветер сильный, или время года неподходящее — и поэтому когда-то можешь летать, а когда-то — нет. Когда долго не можешь летать, внутри накапливается слишком много нерастраченных сил — и тебя охватывает беспокойство. Начинаешь подозревать, что тебя как-то несправедливо принизили, ущемили. И даже возмущаешься — чего это тебе летать не дают. Такое чувство тебе понятно?

— Понятно, — кивнула она. — Всю жизнь только это и чувствую...

— Ну, тогда и объяснять больше нечего. Это и есть половое влечение.

— И когда ты в последний раз... по небу летал? Ну, до того, как папа купил тебе женщину?

— В конце прошлого месяца, — подсчитал я.

— Тебе было хорошо?

Я кивнул.

— И что — это всегда хорошо?

— Не обязательно, — сказал я. — Когда два несовершенных существа пробуют что-нибудь вместе, у них не всегда получается хорошо. Разочарования тоже случаются. А бывает, взлетишь, от радости забудешь про все на свете, и — бабах клювом об дерево...

— Хм-м, — протянула Юки и задумалась. Наверное, пыталась представить птицу, которая засмотрелась на что-нибудь в полете и врезалась клювом в дерево. Я даже заволновался. Нормально ли я объяснил? Не забиваю ли девчонке в таком нежном возрасте голову ерундой? Впрочем, ладно. Приходит время, и каждый разбирается сам.

— Но с годами шансы на то, что все будет хорошо, возрастают, — продолжил я лекцию. — Постепенно понимаешь, что делать. Как предсказывать погоду, угадывать ветер... Хотя само влечение, как правило, с возрастом ослабевает. Вот примерно так это все и устроено.

— Какое убожество, — покачала Юки головой.

— И не говори, — согласился я.

* * *

Гавайи...

Сколько я уже болтаюсь на этом острове? Само понятие времени исчезло. Вчера было вчера, завтра будет завтра — вот и все, что я понимал. Солнце вставало и садилось, луна появлялась и исчезала, за приливом наступал отлив. Я попробовал подсчитать ушедшее время по календарю. Получилось, что с нашего приезда сюда прошло десять дней. Апрель подходил к концу. Месяц, на который я думал когда-то взять отпуск, давно истек. Что происходит? — спросил я себя. Болты, скреплявшие мозг, слишком ослабли и держатся еле-еле. Дни напролет — сплошной сёрфинг и “пинья-колада”. Что, конечно, само по себе неплохо, но на самом-то деле я хотел найти Кики! Именно с этого все началось! Я отслеживал этот сюжет и смотрел, куда все течет. И совершенно неожиданно оказался там, где я сейчас. Меня окружили странные люди, все перевернулось вверх дном. И вот я уже валяюсь под пальмой с тропическим напитком в руке и слушаю “Калапану”. События потекли не в то русло. Срочно нужно что-то восстановить... Мэй умерла. Ее убили. Ко мне заявилась полиция. Да, кстати — чем закончилось дело с Мэй? Удалось ли Рыбаку с Гимназистом поймать убийцу? А как там Готанда? Слишком помятым и жалким выглядел он в последний раз. О чем же мы с ним говорили? Так или иначе — дела недоделаны. Нельзя бросать все на полдороге. Я должен вернуться в Японию.

Только сдвинуться с места было выше моих сил. Как и Юки, я просто упивался давно забытым чувством отсутствия всякого напряжения. Ибо, как оказалось, нуждался в этом ничуть не меньше. Я почти ни о чем не думал. Поджаривался на солнце, купался, пил пиво и разъезжал по острову на машине под Брюса Спрингстина и “Роллинг Стоунз”. Гулял на пляжах под луной и напивался в барах роскошных отелей.

Разумеется, я понимал, что бесконечно такая жизнь продолжаться не может. И все же — не мог заставить себя уехать. Мы с Юки находились в нирване. Я смотрел на нее, и язык не поворачивался сказать: “Ну что, пора домой?” И постепенно это стало оправданием для меня самого.

Прошло две недели.

* * *

Мы с Юки катались на машине. Вечерело, мы заехали в пригороды. Дорога была забита, но мы никуда не торопились и продвигались от пробки к пробке, разглядывая все, что что проплывало мимо. Кинотеатры порнофильмов, лавки старьевщиков, магазинчики вьетнамской одежды и китайской кулинарии, прилавки подержанных книг и пластинок тянулись вдоль дороги бесконечными рядами. Два старичка, вытащив из лавки на улицу стол и стулья, играли в го. Вечный, неизменный Гонолулу. Чуть не на каждом перекрестке маячили мужчины с сонными глазами — просто стояли на углах улиц без особого смысла. Забавные кварталы. Здесь можно дешево и вкусно поесть. Но молоденьким девушкам тут лучше не гулять в одиночку.

Проехав пригороды, мы двинулись к порту, и вдоль обочин потянулись офисы и склады торговых компаний. Вокруг становилось все пустынней и неприветливее. Прохожие торопливо шагали с работы домой или толпились на остановках в ожидании автобуса. Тут и там зажигали неоновые вывески кофейни, и в каждой надписи не горело как минимум по одной букве.

— Хочу опять посмотреть “Инопланетянина”, — сказала Юки.

— Это можно, — согласился я. — Пойдем после ужина.

И она завела разговор про “Инопланетянина”. Жалко, что ты не похож на Инопланетянина, сказала она. И указательным пальцем легонько потыкала мое лицо.

— Бесполезно, — сказал я. — Даже это меня не излечит...

Юки весело хохотнула.

Тут-то все и случилось.

Меня словно ударили. В голове резко щелкнуло, будто соединились какие-то неведомые контакты. Что-то произошло. Но что именно — я сообразил не сразу.

Почти механически я нажал на тормоз. Мчавшийся сзади “камаро” отчаянно просигналил нам несколько раз, пошел на обгон, — и я услышал в окно непонятную хриплую ругань. Определенно, я что-то увидел. Пару секунд назад. Что-то очень важное.

— Эй! Ты чего? Угробить нас решил? — сказала Юки. То есть — наверное, она так сказала.

Я не слушал ее. Кики! - завертелось в голове. Ошибки быть не могло: я только что видел Кики. Здесь, на окраине Гонолулу. Как и зачем она здесь оказалась — не знаю. Но это была она. Я разминулся с нею. Она прошла мимо — так близко, что я мог бы коснуться ее, высунув руку из окна. Прошла — и скрылась из виду.

— Все окна закрой, все двери запри. Наружу не высовывайся. Кто бы ни попросил — не открывай никому, поняла? Я скоро вернусь, — приказал я Юки и выскочил из машины.

— Стой! Ты куда? Я не хочу здесь одна!.. — донеслось в ответ.

Но я уже несся по тротуару. Возможно, я сбил с ног несколько человек, но не оглядываться же: я должен был догнать Кики. Зачем — не знаю. Но я должен был ее догнать — и поговорить с ней. Я пробежал так то ли два, то ли три квартала. На бегу вспоминая, как она одета. Голубое платье, белая сумка через плечо. Далеко-далеко впереди я увидел их — голубое и белое. Голубое и белое чуть подрагивали в сумерках в такт ее шагам. Она направлялась к самым оживленным кварталам. Я выскочил на какой-то проспект, толпа стала плотнее, и двигаться быстро уже не получалось. Какая-то огромная бабища, габаритами раза в три больше Юки, постоянно закрывала мне обзор. Но я умудрялся не терять Кики из виду, а она все шла и не останавливалась. Не быстро, не медленно. Не оборачиваясь, не глядя по сторонам, не желая садиться в автобус — просто шагала вперед, и все. Казалось, еще немного — и я догоню ее, но странное дело: расстояние между нами будто не сокращалось. Она не остановилась ни на одном перекрестке. Каждый светофор на ее пути загорался зеленым — словно она заранее просчитывала свой маршрут по секундам. На одной из улиц, чтобы совсем не упустить ее, мне пришлось уворачиваться от машин, перебегая дорогу на красный свет.

Между нами оставалось не более двадцати метров — и вдруг она резко свернула влево. Быстро, как только мог, я свернул за ней. И очутился в узеньком пустынном переулке. Справа и слева тянулись обшарпанные стены каких-то контор. Прямо под ними на тесных стоянках ютились замызганные грузовики и микроавтобусы. Ее нигде не было. У меня перехватило дыхание. Я не верил своим глазам. “Эй! Что происходит? Ты снова пропала?”

Нет. Ее фигурка лишь на секунду скрылась за гигантским автофургоном — и вновь замаячила впереди. Хотя темнело уже с каждой секундой, я отчетливо различал, как белая сумочка мерно, точно маятник, покачивается у нее на бедре.

— Кики! — во весь голос крикнул я.

Она, похоже, услышала. Очень быстро, на какое-то мгновение обернулась. Кики. Конечно, нас разделяло несколько метров; конечно, было уже совсем темно, а фонари освещали этот мрачный переулок крайне скудно. Но в том, что это Кики, я больше не сомневался. Ошибки не было. Я знал, что это она — и она знала, что это я. Она обернулась, и я даже успел заметить ее улыбку.

Но Кики не остановилась. Лишь обернулась на миг — и все. Даже не сбавила ходу. Она прошагала чуть дальше — и вдруг скрылась в одном из зданий. Через какие-то двадцать секунд я нырнул в те же двери. Но опоздал: створки лифта уже закрылись. Стрелка на циферблате старого табло начала медленно отсчитывать этажи. Переводя дыхание, я следил за стрелкой. Та, еле двигаясь, кое-как доползла до цифры “8”. Дрогнула, остановилась. И уже больше не двигалась. Нажав на кнопку, я вызвал лифт, но передумал — и кинулся вверх по лестнице. По дороге столкнулся с вахтером — седым самоанцем. Он спускался вниз с какими-то ведрами, и я чуть не сбил его с ног.

— Эй! Вы куда? — крикнул он мне.

— Потом! — бросил я на бегу.

В здании было пыльно и пусто. Мои шаги отдавались в мертвой тишине неприятным дрожащим эхом. На этажах, похоже, не было ни одной живой души. Я забежал на восьмой и огляделся. Никого, ничего. Только семь или восемь деловых, безликих дверей вдоль стены. Да на каждой двери — табличка с номером и названием офиса.

Я прочел все таблички одну за другой. Ни одна из надписей ничего мне не говорила. Торговая фирма, адвокатская контора, кабинет стоматолога... Все таблички старые и грязные. Даже имена людей на них, казалось, устарели и вышли из обихода. Крайне трудно представить, что в какую-то из этих дверей и сегодня еще заглядывают посетители. Абсолютно безликие двери на случайном этаже неказистого здания в ничем не примечательном переулке. Я снова перечитал все таблички, но никакой связи с Кики не обнаружил. В полной растерянности я застыл посреди коридора. Прислушался. Ни звука. Во всем здании было тихо, как в гробнице Тутанхамона.

И тут я услышал его — цоканье каблучков по кафелю пола. В высоких потолках безлюдного коридора оно отдавалось странным, неестественным эхом. Тяжелым и гулким, точно отгремел большой барабан, а эхо еще долго носится в воздухе. И своими раскатами сотрясает нынешнего меня. Мне вдруг почудилось, будто я заблудился в окаменевших внутренностях огромного ископаемого — зверя, погибшего миллионы лет назад. Будто я провалился в какую-то щель меж эпохами — и застрял там навеки.

Звук был таким громким, что я даже не сразу понял, откуда он слышится. И лишь чуть позже сообразил: справа, из конца коридора. Ступая кроссовками как можно мягче, я быстро пошел туда. Цоканье каблучков доносилось из-за последней двери. Звук казался очень далеким — но в том, что именно из-за последней двери, я больше не сомневался. На двери — никакой вывески. Странно, подумал я. Когда пять минут назад я проверял все двери, здесь тоже висела табличка. Что на ней было написано — не помню. Но она была, это факт. Попадись мне дверь без таблички, уж я бы запомнил.

Или, может, я вижу сон? Но это не сон. Такое не может быть сном. События слишком логично сменяют друг друга. Все слишком упорядоченно. Я заехал в пригороды Гонолулу, погнался за Кики, пришел сюда. Это не сон. Это реальность. Что-то не так, это верно. Но реальность остается реальностью.

Как бы там ни было, я решил постучать.

Я постучал — и цоканье каблучков прекратилось. Звук последнего шага замер в воздухе, и все опять погрузилось в мертвую тишину.

С полминуты я ждал у двери, не шевелясь. Но ничего не происходило. И каблучки больше не цокали.

Я взялся за ручку, собрался с духом — и повернул ее. Не заперто. Ручка легко подалась, дверь с еле слышным скрипом открылась внутрь. Темно, слабо пахнет натертым паркетом. Я очутился в комнате — огромной и совершенно пустой. Без мебели и даже без лампочек на потолке. Дневной свет еще не выветрился до конца и подкрашивал пространство тусклым синеватым сиянием. На полу валялось несколько старых газет. В комнате — ни души.

И тут я снова услышал их. Каблучки. Четыре шага, ни больше ни меньше. И — опять тишина.

Похоже, звук доносился откуда-то справа и немного сверху. Я пересек всю комнату. В правой стене у окна — еще одна дверь. Тоже не заперта. За ней — небольшая лестница. Стискивая холодные металлические перила, я начал медленно, осторожно подниматься вверх. Лестница оказалась очень крутой. Видимо, какой-то пожарный ход, которым обычно никто не пользуется. Шаги, однако, слышались явно отсюда. Вскоре лестница кончилась, и передо мною возникла еще одна дверь. Я пошарил по стенам вокруг, но не нашел ничего похожего на выключатель. Делать нечего: я нащупал дверную ручку, повернул ее — и дверь открылась.

Меня встретила темнота. Не то чтобы кромешная мгла, но разглядеть что-либо не удавалось. Я понял одно: помещение было огромным. Наверно, какая-то кладовая на задворках пентхауза, попытался представить я. Окон нет — а если есть, то закрыты ставнями. Высоко в потолке я различил несколько маленьких вентиляционных окошек. Однако луна еще не взошла, и свет через них не просачивался. Лишь тусклое сияние уличных фонарей очерчивало контуры самих окошек, но ничего не освещало.

Я окунул лицо в эту странную темноту и крикнул:

— Кики!..

Прождал с полминуты. Никто не ответил.

Что же делать? Идти туда, в эту мглу, смысла нет. Все равно ни черта не увижу. И я решил подождать. Может, глаза постепенно привыкнут к темноте. А может, произойдет еще что-нибудь.

Не знаю, сколько я простоял так, не двигаясь. Вглядываясь во мрак и вслушиваясь в тишину. Потом откуда-то вдруг пробился слабенький, едва различимый луч света. Поднялась повыше луна? Или фонари загорелись поярче? Я отнял пальцы от дверной ручки и медленно, осторожно ступая, двинулся в темноту. Резиновые подошвы кроссовок сухо шуршали при каждом шаге. И это шуршание раскатывалось в пространстве тем же странным, ирреальным эхом, которым отдавался стук ее каблучков.

— Кики! — позвал я еще раз. Никакого ответа.

Как и подсказывала интуиция, помещение оказалось огромным. Громадное пустое пространство с мертвым, застоявшимся воздухом. Я встал точно посередине и огляделся. В нескольких местах у стен чернело нечто похожее на мебель — яснее разобрать не удалось. Но, судя по угрюмо-пепельным силуэтам, — диван, стулья, стол и комод. Больше всего поражало ощущение нереальности всей картины. Слишком огромная комната. И удручающе мало мебели. Жилое пространство, раскрученное на центрифуге.

Я огляделся еще раз, ища глазами белую сумочку Кики. Ее голубое платье, будь она здесь, наверняка растворилось бы в темноте. Но белую сумочку, думаю, я бы различил. Может, она сидит в каком-нибудь кресле?

Белой сумочки нигде не было. Только странные бесформенные пятна белели на диване и креслах. Сперва я подумал, что это мебельные чехлы с орнаментом. И подошел поближе. Но то были не чехлы. Скелеты. На диване сидели рука об руку два скелета. Полноценные человеческие скелеты — каждая косточка на своем месте. Один большой, другой поменьше. В позах живых людей. Рука у большого скелета покоилась на спинке дивана. Тот, что поменьше, чинно сложил руки на коленях. Похоже, эти двое умерли неожиданно, даже не заметив, — и, не меняя позы, так и превратились в скелеты. Мне показалось, что они улыбаются. И я поразился их белизне.

Страха я не почувствовал. Почему — сам не знаю, но страха не было. Всё здесь остановилось, понял я. Остановилось и больше не движется. Как сказал полицейский инспектор — “окаменевшие кости девственной чистоты”. Они мертвы абсолютно. Необратимо мертвы. И бояться тут нечего.

Я обошел всю комнату. В каждом кресле сидело по скелету. Итого — шесть. Все, кроме одного, были целыми и, похоже, пребывали скелетами уже очень долго. Эти люди умерли мгновенно и неожиданно — скелеты сохраняли непринужденные позы живых. Один застыл, уставившись в телевизор. Тот, разумеется, ничего не показывал. А скелет (судя по росту — наверняка мужчина) все сидел и буравил пустыми глазницами экран. Несуществующий взгляд, прикованный к несуществующему изображению. Еще двое замерли за столом — смерть настигла их в миг, когда они сели ужинать. Перед ними я различил тарелки и вилки с ножами. Не знаю, что они когда-то собирались есть. Еда в тарелках давно обратилась в белесый прах. Еще один умер в постели. Его скелет был неполным. От самого плеча у него не хватало левой руки.

Я закрыл глаза.

Что это значит, Кики? Что ты хочешь мне показать?

И вновь послышались каблучки. Откуда-то из другой комнаты. С какой именно стороны, я не понял. Мне даже почудилось — ниоткуда, ни с какой из сторон. Из пространства, которого нет. Но эта комната была тупиковой. Отсюда невозможно было выйти куда-то еще... Каблучки, удаляясь, поцокали еще немного и стихли. Затопившая всё тишина показалась мне такой вязкой, что я долго не мог пошевелиться. Наконец с трудом поднял руку и вытер пот со лба.

Кики снова исчезла.

Я вышел из комнаты. Через ту же дверь, в которую зашел. И напоследок обернулся. Шесть скелетов, как призраки, тускло белели в чернильной мгле. Казалось, они вот-вот очнутся, задвигаются. А сейчас просто ждут, когда я исчезну. Стоит мне уйти отсюда, как вспыхнет экран телевизора, а над тарелками со вкусным горячим ужином поднимется пар. Тихонько, старясь не потревожить их жизнь, я прикрыл за собой дверь и спустился по лестнице в пустую контору. Там ничего не изменилось — по-прежнему ни души. Старые газеты валялись на полу в точности там же, где и раньше.

Я подошел к окну и посмотрел на улицу. Фонари, как и прежде, заливали переулок белесым сиянием, к тротуарам прижимались все те же пикапы и грузовики. Совершенно пустой переулок. Солнце совсем зашло.

И тут я заметил кое-что новенькое. Поверх толстого слоя пыли на подоконнике лежал клочок бумаги. Небольшой, размером с визитку. На нем — семь цифр. Свежая бумага, яркая паста шариковой ручки. Незнакомый номер. На обороте — ничего. Просто белая бумага.

Я сунул бумажку в карман и вышел из конторы.

В коридоре я остановился — и с минуту стоял, напряженно вслушиваясь в тишину.

Но не услышал больше ни звука.

Это была тишина после смерти. Абсолютная тишина — как в трубке телефона с перерезанным проводом. Тишина тупика, из которого некуда выйти. Делать нечего — я вздохнул и спустился по лестнице. В холле первого этажа поискал вахтера — хотел спросить у него, что это за контора. Но его нигде не было. Я подождал немного, потом вдруг вспомнил о Юки и забеспокоился. Черт меня побери, сколько уже она сидит там, в машине? Чувство времени отказывало напрочь. Как долго я пробыл здесь? Двадцать минут? Или час? Сумерки давно превратились в ночь. А я бросил ее одну, мягко скажем, на не самой безопасной улице города... В общем, пора двигать обратно. Ничего нового я уже здесь не узнаю.

Я запомнил название переулка и вернулся к машине.

Юки с насупленным видом клевала носом на переднем сиденье и слушала радио. Я постучал, она подняла голову и отперла дверцу.

— Прости, — сказал я.

— Тут приходили всякие. Орали чего-то. В окна стучали, машину раскачивали, — сказала Юки бесцветным голосом и выключила радио. — Было очень страшно.

— Прости…

И тут она увидела мое лицо. На мгновение взгляд ее заиндевел: будто глаза потеряли цвет, и по ним пробежала легкая, еле заметная рябь — как по тихой воде от листа, упавшего с дерева. Губы задергались, будто пытаясь произнести нечто невыразимое.

— Эй... Где ты был и что ты там делал?

— Не знаю, — ответил я. Мой голос прозвучал непонятно откуда. Как и цоканье тех каблучков — совершенно не ясно, на каком расстоянии и с какой стороны. Я достал из кармана платок и медленно вытер лицо. Капли холодного пота казались плотными и упругими, как масло. — Сам не знаю. Где же я был?..

Юки прищурилась и, протянув руку, коснулась моей щеки. Мягкими, гладкими пальцами. Не отнимая их, она втянула носом воздух, словно к чему-то принюхиваясь. Ее носик чуть дернулся, ноздри раздулись и замерли. Не отрываясь, она смотрела мне прямо в глаза — будто разглядывала меня с расстояния не менее километра.

— Но ты что-то увидел, правда?

Я кивнул.

— Я знаю. Это словами не рассказать. Вообще никак не выразить. Когда пытаешься объяснить, никто не понимает. Но я — понимаю... — Она наклонилась и легонько прижалась щекою к моей щеке. Секунд, наверно, пятнадцать, мы просидели так, не шелохнувшись.

— Бедный, — вздохнула она наконец.

— Почему все так? — рассмеялся я. Мне совсем не хотелось смеяться, но по-другому было нельзя. — С какой стороны ни посмотри, я — обычный, абсолютно нормальный человек. И очень реалистичный. Почему меня постоянно затягивает в какую-то дикую, нелепую мистику?

— И действительно, почему? — сказала Юки. — Ты только у меня не спрашивай. Я — ребенок, а ты взрослый.

— И то правда, — признал я.

— Но твое настроение я понимаю.

— А я нет.

— Бессилие, — сказала она. — Когда тобой вертит какая-то огромная силища, и ты не можешь ничего изменить.

— Может, и так...

— В таких ситуациях вы, взрослые, обычно напиваетесь.

— Это уж точно, — кивнул я.

* * *

Мы отправились в бар “Халекулани”. Не в открытый с бассейном, как в прошлый раз, а в самом отеле. Я заказал мартини, Юки — содовую с лимоном. Кроме нас, в баре не было ни одного посетителя. Лысеющий пианист средних лет с сосредоточенным, как у Рахманинова, лицом исполнял на рояле джазовые стандарты. Сначала “Stardust”, потом “But Not For Me”, и следом — “Moonlight in Vermont”. Техника игры — безукоризненная, но слушать его было не очень интересно. Под конец он старательно отбарабанил прелюдию Шопена — и это, надо признать, получилось великолепно. Юки захлопала, пианист выдавил улыбку шириной ровно в два миллиметра и куда-то исчез.

Я уже допивал третий мартини, когда, закрыв глаза, вдруг снова увидел ту проклятую комнату. Точно сон наяву. Страшный сон, от которого сначала бросает в пот, и только потом с облегчением вздыхаешь: привидится же такое... Только это не сон. Я знаю, что это не сон, и Юки тоже знает. Она знает: я видел это . Шесть скелетов, добела отшлифованных временем. Какой во всем этом смысл? Неужели однорукий скелет — Дик Норт? Тогда кто остальные пятеро?

Что, черт возьми, хочет сказать мне Кики?

Вдруг вспомнив, я порылся в кармане, извлек найденный на подоконнике клочок бумаги, прошел к телефону и набрал загадочный номер. Трубку никто не брал. Каждый гудок проваливался в немую бездну, точно грузило спиннинга в морскую пучину. Я вернулся к бару, плюхнулся на свое место за стойкой и глубоко вздохнул.

— Завтра, если будут билеты, я возвращаюсь в Японию, — объявил я. — Что-то я здесь подзадержался. Отпуск вышел отличный, но теперь, я чувствую, мне пора. К тому же, я дожен поскорей разобраться кое с чем в Токио.

Юки кивнула. Так, словно знала заранее, что я скажу.

— Давай. За меня не беспокойся. Если хочешь вернуться — лучше вернуться.

— А ты что будешь делать? Здесь останешься? Или со мной поедешь?

Она чуть пожала плечами.

— Поживу какое-то время у мамы. Я пока не хочу в Японию. Она ведь не откажется, если я попрошу?

Я кивнул и допил мартини.

— Ну, хорошо. Завтра отвезем тебя в Макаху. Да и мне напоследок не помешало бы еще раз поговорить с твоей матерью.

Мы вышли из бара, забрели в рыбный ресторанчик неподалеку от “Алоха-Тауэр” и в последний раз поужинали. Пока Юки расправлялась с омаром, я выпил виски, потом принялся за жареных устриц. Мы почти не разговаривали. В голове у меня началась какая-то дикая каша. Казалось, я вот-вот навеки засну, так и не дожевав устриц, и сам превращусь в скелет...

Юки то и дело поглядывала на меня. Не успели мы все доесть, как она заявила:

— По-моему, тебе пора спать. Ужасно выглядишь!

Вернувшись в номер, я включил телевизор и долго пил вино в одиночестве. Передавали бейсбол. “Нью-Йорк Янкиз” против “Балтимор Ориолз”. Мне вовсе не хотелось смотреть бейсбол — мне просто хотелось, чтобы телевизор оставался включенным. Хоть какая-то связь с реальностью.

Я пил вино, пока не начал совсем клевать носом. И лишь тогда, спохватившись, снова достал из кармана листок, дотянулся до телефона и набрал непонятный номер. Как я и ожидал, безрезультатно. После пятнадцатого гудка я положил телефонную трубку, снова плюхнулся на диван и уставился в катодную трубку Брауна. Я рассеянно наблюдал, как старина Уинфилд выбегает на подачу, когда вдруг осознал: в моей памяти что-то зудит, требуя внимания.

Что же?

Не сводя глаз с экрана, я попытался сосредоточиться.

Что-то одно похоже на что-то другое. Что-то одно переплетается с чем-то другим...

“Не может быть!” — осенило меня. Это казалось невероятным — и все же проверить стоило. Сжимая в пальцах листок с номером, я встал, вышел в прихожую и сверил номер на бумаге с номером, который Джун нацарапала карандашом на моей двери.

Полное совпадение.

Всё связано , подумал я. Всё замыкается друг на друга. И только я один не вижу ни малейшей логики в этой странной цепи.

* * *

Наутро я сходил в авиакассу и заказал билет на послеобеденный рейс. Затем выселился из гостиницы и отвез Юки к матери в Макаху. Еще до обеда я позвонил Амэ и сообщил, что на меня свалились срочные дела, и я вынужден сегодня же вернуться в Японию. Она особенно не удивилась. Сказала, что у нее для дочери место всегда найдется, и что я могу привезти Юки хоть завтра — никаких проблем.

День с самого утра выдался на редкость пасмурным. Очередной шквал дождя мог обрушиться в любую минуту — ничего странного. На все том же “мицубиси-лансере” я мчал по привычному хайвэю вдоль берега, выжимая сто двадцать в час под никогда не меняющийся рок-н-ролл.

— Ты прямо как Пэкмэн, — сказала вдруг Юки.

— Как кто? — переспросил я.

— Будто в тебе сидит Пэкмэн, — пояснила она. — И пожирает тебя изнутри. Твою душу, черточку за черточкой — пиип, пиип, пиип…

— Я плохо понимаю метафоры.

— Ну, что-то тебя грызет.

С минуту я молча вел машину, думая над ее словами.

— Иногда рядом с собой я ощущаю тень смерти, — сказал я. — Очень явственную, плотную тень. Так и кажется: смерть подобралась совсем близко. Еще немного — протянет костлявую руку и вцепится в горло. Но это не очень страшно. Потому что это всегда чья-то смерть, не моя. И рука ее вечно тянется к чужому горлу. Только с каждой чужой смертью душа внутри все больше стирается, во мне остается все меньше меня... Почему?

Юки молча пожала плечами.

— Я сам не знаю, почему, — продолжал я. — Но смерть постоянно меня преследует. И при любой возможности показывается из какой-нибудь щели.

— Может, это и есть твой ключ? Может, как раз через смерть ты и связан с миром?

С минуту я размышлял над ее словами.

— М-да, — вздохнул я наконец. — Умеешь ты нагнать депрессию...

* * *

Дик Норт, похоже, всерьез огорчился, узнав, что я уезжаю. Пусть нас ничего и не связывало — между нами установились достаточно добрые отношения, чтобы он испытывал такие чувства. Да и я вполне искренне уважал его “лирический прагматизм”. Прощаясь, мы пожали друг другу руки — и тут я снова вспомнил о комнате со скелетами. Неужели там действительно был Дик Норт?

— Слушай, а ты никогда не думал, какой смертью умрешь? — спросил я.

Он усмехнулся и задумался.

— На войне часто думал. Там ведь много способов умереть. Но в последнее время — почти не думаю. Некогда мне размышлять о таких премудростях. Все-таки на войне человек не так сильно занят, как в мирное время! — засмеялся он. — А почему ты спрашиваешь?

— Нипочему, — ответил я. — Так, интересно стало.

— Я подумаю, — пообещал он. — Снова увидимся — расскажу.

После этого Амэ выманила меня на прогулку. Неторопливо, плечом к плечу мы побрели с ней маршрутом, каким обычно бегают по утрам.

— Спасибо за все, — сказала она. — Я действительно вам благодарна. Просто я не умею это выразить как полагается. Но на самом деле... М-м… Я говорю серьезно. Мне кажется, с вашим появлением многое начало выправляться. От того, что вы с нами, почему-то все происходит как нужно. Мы с Юки отлично поговорили, стали лучше понимать друг друга. А теперь она даже приехала сюда пожить...

— Замечательно, — сказал я. Слово “замечательно” я употребляю лишь в особо тяжелых случаях, когда слов одобрения в голову не приходит, а промолчать неудобно. Но Амэ, конечно, этого не заметила.

— С тех пор, как вы с ней, девочка действительно успокоилась. Большинство ее психозов будто рукой сняло. Определенно, вы с ней совпадаете характерами. Уж не знаю, в чем именно... По-моему, в вас есть что-то общее. Как вы думаете?

— Не знаю, — пожал я плечами.

— А со школой как быть? — спросила она.

— Не хочет ходить — зачем заставлять? Ребенок ранимый, с очень сложным характером, из-под палки все равно ничего делать не станет. Лучше нанять ей репетитора, чтобы усвоила хотя бы самые необходимые вещи. Как ни верти, а стрессы экзаменов, бестолковые состязания, идиотские клубы по интересам, подчинение себя коллективу, лицемерные правила поведения — все это не для нее. Школа — не то место, куда человек обязан ходить против собственной воли. Некоторые могут прекрасно учиться и в одиночку. Куда важнее было бы раскрыть ее индивидуальные способности. И как можно гармоничнее развивать то, что есть только у нее. А там, глядишь, она и сама захочет опять ходить в школу. В любом случае, нужно дать человеку самому за себя решить, вы согласны?

— Да, пожалуй, — кивнула Амэ, выдержав долгую паузу. — Наверно, вы правы. Я и сама никогда не любила всю эту “коллективную жизнь”, школу то и дело прогуливала... Так что я хорошо понимаю, о чем вы.

— Ну, а если хорошо понимаете — что вас тогда терзает? В чем проблема?

Она помотала головой — так энергично, что хрустнули позвонки.

— Да нет никакой проблемы! Просто... с Юки я никогда не была уверена в себе как мать. И никак не могла от этого отключиться. Думала: как же так, что она такое говорит — “в школу можно не ходить”? Когда в себе не уверен, становишься таким слабым, правда? Ведь обычно считается, что бросать школу — антиобщественно...

Я подумал, что ослышался. Антиобщественно?

— Я, конечно, не утверждаю, что прав на все сто... Кто знает, как все сложится. Может быть, ничего хорошего и не выйдет. Но мне кажется, если вы — как мать или как друг, все равно — постараетесь в реальной жизни показать своей дочери то, что вы хоть как-то связаны с ней; если сможете на практике убедить ее, что хоть как-то ее уважаете, — то она, ребенок с отличным чутьем, обопрется на вас — и запросто сделает все, что нужно, сама.

С минуту она молча брела, не вынимая рук из карманов. Потом повернулась ко мне:

— Я вижу, вы очень здорово понимаете, что она чувствует. Как это вам удается?

“Если стараешься что-то понять — что-нибудь поймешь обязательно”, — хотел я ответить, но, понятное дело, смолчал.

Она сказала, что хочет отблагодарить меня за заботу и время, которое я уделил ее дочери.

— За это меня уже с лихвой отблагодарил господин Макимура. До сих пор ломаю голову, куда мне столько...

— Но я сама хочу! Он — это он, а я — это я. Я-то хочу отблагодарить вас со своей стороны! Если этого не сделать прямо сейчас — я забуду.

— Вот и забудьте, велика беда, — рассмеялся я.

Она свернула к скамейке, присела, достала из кармана рубашки сигареты и закурила. Зеленая пачка “сэлема” размякла от пота и потеряла форму. Неизменные птицы все насвистывали неизменные гаммы.

Довольно долго Амэ сидела и курила, не говоря ни слова. Точнее, затянулась она всего пару раз — а потом сигарета в застывших пальцах просто превратилась в пепел, который упал на траву к ее ногам. Вот так, наверное, выглядит умершее Время, вдруг подумал я. Время скончалось в ее руке, сгорело и белым пеплом опало на землю. Я слушал птиц и смотрел, как по дорожкам внизу разъезжают тележки садовников. С тех пор, как мы прибыли в Макаху, погода стремительно улучшалась. Только раз откуда-то с горизонта донеслись слабые раскаты грома, но тут же стихли. Словно какой-то неведомой силой растащило на клочья свинцовые тучи — и привычное солнце вновь залило лучами землю. На Амэ была грубая хлопчатая рубашка с короткими рукавами (для работы она надевала именно эту рубашку, всегда одну и ту же, рассовывала по нагрудным карманам ручки, фломастеры, зажигалку и сигареты), темных очков она в этот раз не надела — и при этом сидела на самом солнцепеке. Однако ни слепящее солнце, ни жара ее, похоже, совершенно не волновали. Хотя в том, что ей жарко, я не сомневался: на шее поблескивали капельки пота, а на синей рубашке кое-где проступили пятнышки влаги. Но она как будто ничего не чувствовала. То ли из-за духовной сосредоточенности, то ли от душевной разбросанности — не мне судить. В общем, так прошло минут десять. Десять минут ухода из времени и пространства в абсолютную ирреальность. Но сколько бы времени ни прошло — ей было все равно. Очевидно, категория времени не входила в список факторов, что обусловливают ее жизнь. А если и входила, то занимала там самое последнее место. Что выгодно отличало ее ситуацию от моей. Я опаздывал на самолет — и хоть ты тресни.

— Мне пора, — сказал я, взглянув на часы. — Перед вылетом еще за машину расплачиваться, поэтому лучше приехать пораньше.

Она поглядела куда-то сквозь меня, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чем-нибудь. Именно это выражение я не раз замечал на мордашке Юки. Из серии “Как бы ужиться с этой реальностью?” Что ни говори, а общих привычек и склонностей у мамы с дочкой хватало.

— Ах, да. Вы же торопитесь. Я забыла, — сказала она. И медленно покачала головой: раз влево, раз вправо. — Простите, задумалась о своем...

Я встал со скамейки и тем же маршрутом пошел обратно к коттеджу.

* * *

Они вышли проводить меня — все трое. Я наказал Юки поменьше объедаться мусором из всяких “макдональдсов”. Та в ответ только губы поджала. Ладно, подумал я. Если рядом Дик Норт — надеюсь, хоть за это можно не беспокоиться.

Я развернул машину, глянул в зеркало заднего вида. Странная троица. Дик Норт, задрав руку повыше, энергично размахивал ею из стороны в сторону. Амэ вяло покачивала ладошкой, уставившись в пространство перед собой. Юки, отвернувшись вбок, ковыряла носком сандалии какой-то булыжник. И в самом деле — команда случайно встретившихся бродяг, затерянная на задворках нелепого Космоса. Просто не верилось, что я сам до последней минуты числился в составе их экипажа. Но дорога вскоре вильнула влево, и их отражения исчезли. Впервые за долгое время я был совершенно один.

* * *

Я наслаждался одиночеством. Это вовсе не значит, что меня, к примеру, напрягало общество Юки. Просто — очень неплохо бывает иногда остаться одному. Ни с кем не советуешься, прежде чем что-нибудь сделать. Ни перед кем не оправдываешься, если что-то не получилось. Глупость сморозил — сам пошутишь над собой, сам же и посмеешься. Никто не упрекнет — мол, ну и дурацкие у тебя шуточки. А скучно станет — упрешься взглядом в пепельницу, и дело с концом. И никто не скажет: “Эй, ты чего на пепельницу уставился?” В общем, не знаю, хорошо это или плохо — к одинокой жизни я уже слишком привык.

Как только я остался один, цвета и запахи вокруг совсем немного, но изменились. Я вздохнул поглубже — и почувствовал, что в груди стало просторнее. Наконец, нашарив по радио джазовую волну, я ощутил себя совсем свободно — и под Ли Моргана с Коулменом Хоукинсом погнал машину к аэропорту. Тучи, еще недавно застившие все небо, теперь расползались, как крысы по углам, прижимаясь рваными клочьями к горизонту. Неутомимый пассат, поигрывая листьями пальм у дороги, уносил эти тучи все дальше и дальше на запад. “747-й” набирал высоту под крутым углом — точно огромный серебряный гвоздь, зачем-то заброшенный в небо.

Я остался один — и все мысли повылетали из головы. Я чувствовал, что в голове вдруг резко полегчало. И мое бедное сознание не в состоянии справиться с такой разительной переменой. Но все-таки — не думать ни о чем было очень приятно. Вот и не думай, сказал я себе. Ты на Гавайях, черт тебя побери — зачем здесь вообще о чем-то думать? Я выкинул из головы все, что в ней еще оставалось, и сосредоточенно погнал машину вперед, насвистывая “Stuffy” — а потом и “Side-Winder” — свистом, напоминающим средней силы сквозняк. Ветер на спуске при ста шестидесяти в час завывал, как безумный. После съезда с холма дорогу вывернуло под резким углом — и передо мною во весь горизонт разлилась свежая синева Тихого океана.

Итак, подумал я. Вот и закончился отпуск. Плохое ли, хорошее — все когда-нибудь да заканчивается.

Добравшись до аэропорта, я вернул машину, зарегистрировался у стойки “Всеяпонских Авиалиний” и напоследок, отыскав телефон-автомат, еще раз набрал загадочный номер. Как я и предполагал — никакого ответа. Лишь тоскливые гудки, готовые впиваться мне в ухо до бесконечности. Я повесил трубку и какое-то время простоял, уставившись на автомат. Насмотрелся, плюнул и, перейдя в зал первого класса, принялся за джин-тоник.

Токио, подумал я. Но ничего привычно-токийского в памяти не всплывало.
обращений к странице:8235

всего : 46
cтраницы : [1-30] ... 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | Следующая » ...

PSYLIVE - Психология жизни 2001 — 2017 © Все права защищены.
Воспроизведение, распространение в интернете и иное использование информации опубликованной в сети PSYLIVE допускается только с указанием гиперссылки (hyperlink) на PSYLIVE.RU.
Использование материалов в не сетевых СМИ (бумажные издания, радио, тв), только по письменному разрешению редакции.
Связь с редакцией | Реклама на проекте | Программирование сайта | RSS экспорт
ONLINE: Техническая поддержка и реклама: ICQ 363302 Техническая поддержка 363302 , SKYPE: exteramedia, email: psyliveru@yandex.ru, VK: psylive_ru .
Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика