Мы разговаривали за старым столом. Маленьким круглым столом, на котором горела единственная свеча в грубой глиняной плошке. Три этих предмета, можно сказать, и составляли всю мебель в помещении. Даже стульев не было, и мы уселись на стопки старых книг.
Это была комната Человека-Овцы. Длинная, узкая, тесная. Стены и потолок поначалу напомнили мне старый отель “Дельфин”, но, приглядевшись, я уже не видел ничего общего. Напротив входа — окно. Заколочено досками изнутри. Заколочено очень давно: щели между досками забиты пепельно-серой пылью, гвозди побурели от ржавчины. Больше в комнате не было ничего. Не комната, а каменный ящик из потолка и стен. Ни лампы под потолком. Ни шкафа. Ни туалета. Ни койки. Спал он, надо полагать, на полу, завернувшись в овечьи шкуры. Весь этот пол — кроме узенькой тропинки, по которой с трудом прошел бы один человек, — был завален старыми книгами, газетами и подшивками документов. Бумага порыжела от времени; кое-что изъели черви, кое-что перемешалось в уже невосстановимом беспорядке. Я пробежал глазами по заголовкам: все они так или иначе касались истории овцеводства на Хоккайдо... Так вот куда перекочевали архивы старого отеля “Дельфин”! Там, в старом отеле, один этаж занимали архивы с документами про овец. И старик-профессор, отец управляющего отелем, самолично следил за бумагами... Где они теперь, эти странные люди? Что с ними стало?..
В тусклом свете беспокойного пламени Человек-Овца долго разглядывал мое лицо. Огромная тень Человека-Овцы зловеще подрагивала на серой, в грязных разводах стене за его спиной. Невероятно разбухшая, будто намеренно преувеличенная тень.
— Давненько не виделись, а? — произнес Человек-Овца из-под маски. — А ты почти не изменился. Похудел, что ли?
— Похудеешь тут...
— Что там в мире? Ничего новенького? Долго здесь поживешь — перестаешь понимать, что на свете творится...
Я закинул ногу на ногу и покачал головой.
— Все как всегда. Отметить особо нечего. Пожалуй, сложнее немного стало, и все. Скорость выросла у вещей и событий... Но в целом то же самое. Принципиально нового — ничего.
Человек-Овца закивал головой.
— Стало быть, новая война еще не началась?
Я понятия не имел, какую из войн он считает последней, но на всякий случай опять покачал головой.
— Нет, — сказал я. — Еще не началась.
— Значит, скоро начнется! — произнес он тускло, без выражения и быстро-быстро потер руки в перчатках. — Ты уж поберегись. Не хочешь быть убитым — держи ухо востро. Война обязательно будет. Всегда. Не бывает, чтоб ее не было. Даже если кажется, что ее нет, она все равно есть. Люди в душе любят убивать друг друга. И убивают, пока хватает сил. Силы кончаются — они отдыхают немного. А потом опять продолжают убивать. Так устроено. Никому нельзя верить. И это никогда не изменится. И ничего тут не поделаешь. Не нравится — остается только убежать в другой мир.
Овечья шкура на нем казалась куда грязнее, чем раньше. Шерсть по всему телу засалилась и свалялась. Маска на лице тоже казалась потрепаннее той, что я помнил. Как будто все это было лишь дежурной сменой его обычной одежды. Хотя, возможно, мне просто так показалось — из-за этих сырых обшарпанных стен и тусклого мерцания свечки. А может, и оттого, что память наша вообще запоминает все в несколько лучшем виде, чем на самом деле. И все же — не только одеяние Человека-Овцы, но и сам он выглядел гораздо изможденнее и потрепаннее, чем прежде. За четыре года он постарел и скукожился. Время от времени он глубоко вздыхал, и эти вздохи странно резали слух. Будто что-то застряло в железной трубе — как ни продувай, лишь клацает о стенки и никак не выскочит наружу.
— Мы думали, ты придешь быстрее, — сказал Человек-Овца. — Потому и ждали все время. Недавно кто-то еще приходил. Мы подумали — ты. А оказалось — не ты. Кто-то забрел по ошибке. Странно. Другим так просто сюда не попасть. Но это ладно. Главное — мы думали, ты придешь гораздо быстрее.
Я пожал плечами.
— Я, конечно, догадывался, что приду. Что нельзя будет не прийти. Только решиться не мог... Часто сон видел. Об отеле “Дельфин”. Один и тот же сон, постоянно. Но чтобы решиться, потребовалось время.
— Ты хотел об этом месте забыть?
— Хотел, — признался я. — И даже забыл наполовину... — Я посмотрел на свои пальцы. Тени меж них слегка подрагивали в беспокойном мерцании свечи (“Сквозняк?” — удивился я про себя). — А забытое наполовину хотелось забыть совсем. И жить так, словно ничего не было...
— И все из-за твоего погибшего друга?
— Да, — ответил я. — Все из-за моего погибшего друга.
— Но в итоге ты все равно пришел сюда, — сказал Человек-Овца.
— Да, в конце концов, я вернулся, — кивнул я. — Не вышло у меня про это забыть... Только начну забывать — тут же что-нибудь снова напомнит. Наверное, оно, это место, очень много для меня значит. Постоянно кажется, будто я — его составная часть... Сам не знаю, что я этим хочу сказать, но... чувствую это очень ясно. Особенно во сне. Кто-то плачет и зовет меня. Почему я и решился прийти... Но ты все-таки объясни мне — что это за место? Где я сейчас нахожусь?
Человек-Овца очень долго смотрел на меня в упор. А потом покачал головой:
— Подробно мы и сами не знаем... Здесь очень просторно. И очень темно. Насколько просторно и насколько темно — это нам неизвестно. Мы знаем только об этой комнате. Об остальном — не знаем. Потому и рассказывать особенно нечего... Но раз ты все-таки пришел сюда — значит, тебе пора было прийти. Мы уверены. В этом не сомневайся. Значит, кто-то действительно о тебе плачет. И действительно в тебе нуждается. Если ты это чувствуешь — значит, так оно и есть. Вот и сюда ты вернулся не случайно. Как птица в родное гнездо. В природе так часто бывает. Не пожелай ты вернуться — считай, что и места бы этого не было...
И Человек-Овца снова быстро-быстро потер рукой об руку. Исполинская тень на стене заколыхалась в такт его движениям. Гигантское черное привидение, готовое наброситься на меня в любую секунду. Прямо как в комиксах-страшилках из раннего детства.
“Как птица в родное гнездо”... — повторил я про себя. А ведь и правда похоже. Именно так я и вернулся сюда — по какому-то зову, не рассуждая...
— Рассказывай, — тихо произнес Человек-Овца. — Расскажи о себе. Здесь — твой мир. Стесняться нечего. Что на сердце лежит — о том и рассказывай не торопясь. У тебя там, похоже, много чего накопилось...
И я рассказал ему. Уставившись на эту громадную тень в тусклом мерцании свечи. Рассказал, что перенес, в какой переплет попал сейчас. Давно, бог знает как давно я ни с кем не говорил так откровенно. Медленно и осторожно, словно растапливая глыбу льда, я каплю за каплей выцеживал перед ним свою душу.
Я рассказал, что, худо ли бедно, на жизнь себе зарабатываю. Только не двигаюсь никуда. И так, не двигаясь никуда, год за годом просто старею. Разучился любить. Просто — утратил эту самую вибрацию сердца . И давно уже не понимаю, чего в этой жизни мне стоило бы хотеть.
Все, что от меня зависит, стараюсь выполнять в наилучшем виде. Честно стараюсь, изо всех сил. Только это не помогает. Лишь чувствую, как день за днем все больше отвердевает тело. Откуда-то изнутри, из самого сердца, грозя постепенно одеревенеть целиком. И я холодею от ужаса... Это место — единственный островок во Вселенной, с которым меня хоть что-то связывает. Будто я — его составная часть. Я не знаю, что это за место. Просто чую нутром: я принадлежу ему ...
Человек-Овца слушал меня, не двигаясь и не говоря ни слова. Можно было подумать, что он уснул. Однако, едва я закончил, он тут же открыл глаза.
— Все в порядке, — тихо сказал Человек-Овца. — Тебе не о чем беспокоиться. Ты действительно принадлежишь отелю “Дельфин”. До сих пор принадлежал. И всегда будешь принадлежать. Отсюда все начинается — и здесь же заканчивается. Это место — твое. Твое навсегда. Здесь ты замыкаешься на всё и вся. А всё и вся замыкается на тебя. И вы сплетаетесь в единую паутину. Главный узел которой — здесь.
— Всё и вся? — переспросил я его.
— Всё, что ты потерял. И все, что еще не успел потерять. Все это собирается здесь воедино.
Я попытался осмыслить его слова. Но у меня ни черта не получилось. Слишком непостижимых, космических масштабов было то, что он говорил.
— А конкретнее? — попросил я.
Но Человек-Овца не ответил. Он не мог объяснить такое конкретнее. И лишь молча покачал головой. Спокойно покачал — и самодельные уши заплясали над ним вверх-вниз, точно крылья птицы. Еще яростнее заметались такие же крылья у зловещей тени на стене. Казалось, еще немного — и стена разлетится вдребезги.
— Это тебе скоро предстоит понять самому. Наступит время понять — поймешь.
— Ладно, — сдался я. — Но вот тебе еще одна закавыка. Зачем хозяину прежнего отеля “Дельфин” понадобилось, чтобы и новый отель назывался по-старому? Для чего?
— Для тебя, — сказал Человек-Овца. — Название он берег, чтобы ты всегда мог сюда вернуться. Если б название поменялось — как бы ты понял, куда идти? А уж сам-то отель “Дельфин” никуда не исчезнет. Перестраивай ему здание, делай с ним что угодно — он останется. Что бы на свете ни происходило — он всегда будет здесь. И всегда будет ждать тебя.
Я не выдержал и нервно хихикнул:
— Для меня? Это что же получается — здоровенный гостиничный комплекс называют отелем “Дельфин” исключительно ради меня?
— Ну, конечно. А что тут смешного?
Я покачал головой.
— Да нет, ничего... Удивительно просто. Слишком абсурдно звучит. Слишком нереально.
— Все реально! — сказал Человек-Овца. — Отель “Дельфин” совершенно реален. И вывеска “Dolphin Hotel” совершенно реальна. Разве вот это для тебя не реальность? — И он постучал указательным пальцем по крышке стола — даже пламя свечи заметалось от его стука.
— Вот и мы, как видишь, существуем на самом деле. Реальнее не придумаешь. Сидим здесь и ждем тебя. И думаем про всё и вся. Как сделать, чтобы ты быстрее сюда добрался. Чтобы всё и вся увязалось между собой...
Я долго смотрел на дрожащее пламя свечи. И никак не мог поверить в то, что услышал.
— Послушай, но почему — я? С какой стати затевать весь этот сыр-бор ради одного-единственного меня?
— Но это же твой мир!.. — произнес Человек-Овца таким тоном, будто объяснял заведомо очевидные вещи. — Что тут непонятного? Нужен тебе этот мир — он будет. Лишь бы ты действительно в нем нуждался. Поэтому мы все и помогали тебе, как могли. Чтобы ты поскорее добрался сюда. Чтобы здешний мир не разрушился. Чтобы он не исчез, заброшенный и забытый. Вот и все.
— И что, я действительно принадлежу вот этому месту?
— Конечно. И я принадлежу. Все принадлежат. И все это — твой мир! — проговорил Человек-Овца. И поднял указательный палец. Исполинская тень на стене тоже подняла огромный указательный палец.
— Но что здесь делаешь ты? Кто ты такой?
— Мы — человек-овца! — сказал Человек-Овца. И хрипло засмеялся. — Сам видишь. Носим овечью шкуру и живем там, где люди нас не увидят. Нас ловили — мы в лес ушли. Давно это было. Очень давно — мы почти не помним. А кем были до того — не помним совсем. С тех пор и живем никому не заметные. Если долго жить так, чтоб тебя не могли заметить, и правда становишься незаметным. И однажды — уж не помним, когда, — лес куда-то исчез, и мы здесь очутились. Нам это место отведено, и мы его охраняем. Нам ведь тоже от ветра и дождя укрытие требуется. Даже в лесу каждому зверю норка своя полагается, верно?
— Ну еще бы, — поддакнул я.
— Здесь наша обязанность — все соединять. Как электрический коммутатор. Как коммутатор, мы соединяем собой всё и вся. В этом месте — главный узел, где все пересекается. И мы сидим здесь и все подключаем. Чтобы не перепуталось, как попало. Такое у нас назначение. Коммутатор. Все подсоединяет. Понадобилось тебе что-нибудь — ты забираешь это в свой мир, а мы уже подключаем ко всему остальному. Понятно?
— Вроде бы, — сказал я.
— Ну вот, — продолжал Человек-Овца. — Получается, что тебе без нас — никуда. Потому что ты запутался. Хочешь куда-то идти, а куда — не знаешь. Ты потерял связь с миром, мир потерял связь с тобой. Ты перепробовал многое — хватался за разные провода. Но того провода, который подключил бы тебя обратно, ты пока не нашел. И поэтому в душе твоей хаос. Тебе кажется, что ты ни к чему не подключен. Это действительно так. Единственное место, с которым ты еще связан, — здесь.
С минуту я молчал, переваривая услышанное.
— Пожалуй, ты прав! — сказал я наконец. — Так оно и есть. Я потерял связь с миром, а мир потерял связь со мной. И в душе моей полный хаос. И я ни к чему не подключен. И единственное место, с которым я связан — здесь... — Медленно, будто строгая ножом, проговаривал я фразу за фразой, глядя на собственные руки в дрожащих отблесках свечи. — Но я чувствую... Что-то пытается пробиться ко мне. Стоит только заснуть — и там, во сне, кто-то зовет меня, плачет из-за меня. Кажется, еще немного — и я к чему-то подключусь. Очень хорошо это чувствую. Понимаешь... Я действительно хочу попробовать переиграть все сначала. Но мне нужна твоя помощь.
Человек-Овца молчал. Я сказал, что хотел, и больше говорить было нечего. Воцарилась такая тишина, словно мы сидели в ужасно глубокой шахте. Эта тишина давила на плечи и порабощала сознание. Под ее давлением мои мысли стали похожи на глубоководных рыб, что в уродливых непроницаемых панцирях хоронятся на дне океана. И лишь изредка тишину нарушал слабый треск беспокойной свечи. Человек-Овца очень долго смотрел на пламя. Очень долго молчал. И наконец, медленно подняв голову, посмотрел на меня.
— Ну что ж, — сказал он. — Давай попробуем подсоединить к тебе это самое “что-то”... Но учти: за успех мы не ручаемся. Годы наши уже не те. И сил не так много, как раньше. Получится или нет — сами не знаем. Как уж сумеем. Но даже если получится — возможно, это не принесет тебе особого счастья. На этот счет — никаких гарантий. Вполне может быть, что тебе в твоем мире уже некуда больше идти. Мы, конечно, не утверждаем. Но ты сам говорил — многое в тебе затвердело. А того, что однажды затвердело, в прежнее состояние не вернуть. Все-таки ты уже не так молод...
— И что же я должен делать?
— Ты уже много чего потерял. Много большого и важного. Никто в этом не виноват. Дело не в том, кто виноват, — а в том, чем ты затыкал свои дыры. Всякий раз, когда ты что-то терял, в тебе открывалась очередная дыра. И каждую такую дыру ты затыкал чем-то взамен утраченного. Будто метку ставил на память... А как раз этого делать было нельзя. Ты заполнял эти дыры тем, что должен был оставлять внутри. И раз за разом просто стирал себя самого... Зачем? Что тебя заставляло?
— Не знаю, — ответил я.
— Хотя, может, и спрашивать так не годится. Может быть, это что-то вроде Судьбы. Даже не знаем, как тут сказать поумнее...
— Тенденция? — подсказал я.
— Ага, она самая! Тенденция. Вот мы и думаем... А вдруг, даже начав жить заново, ты все равно будешь делать так же? Раз уж такая тенденция? А если тенденции следовать долго, однажды наступит момент, когда назад уже не вернуться. Поздно. И даже мы не сможем помочь. Ведь мы умеем только сидеть здесь и все ко всему подключать. И кроме этого — ничего.
— Но что именно я должен делать? — спросил я его еще раз.
— Как мы уже сказали — мы сделаем, что умеем. Попробуем правильно тебя подключить, — сказал Человек-Овца. — Но одного этого будет мало. Дальше ты сам должен стараться изо всех сил. Будешь на одном месте сидеть да о смысле жизни думать — ничего не получится. Все пойдет псу под хвост. Это тебе понятно?
— Да это как раз понятно, — сказал я. — Но, черт возьми, что конкретно я должен делать?
— Танцуй, — сказал Человек-Овца. — Пока звучит музыка — продолжай танцевать. Понимаешь, нет? Танцуй и не останавливайся. Зачем танцуешь — не рассуждай. Какой в этом смысл — не задумывайся. Смысла все равно нет и не было никогда. Задумаешься — остановятся ноги. А если хоть раз остановятся ноги — мы уже ничем не сможем тебе помочь. Все твои контакты с миром вокруг оборвутся. Навсегда оборвутся. Если это случится, ты сможешь жить только в здешнем мире. Постепенно тебя затянет сюда целиком. Поэтому никак нельзя, чтобы ноги остановились. Даже если все вокруг кажется дурацким и бессмысленным — не обращай внимания. За ритмом следи — и продолжай танцевать. И тогда то, что в тебе еще не совсем затвердело, начнет потихоньку рассасываться. В тебе непременно должны оставаться еще не затвердевшие островки. Найди их, воспользуйся ими. Выжми себя как лимон. И помни: бояться тут нечего. Твой главный соперник — усталость. Усталость — и паника от усталости. Это с каждым бывает. Станет казаться, что весь мир устроен неправильно. И ноги начнут останавливаться сами собой...
Я поднял голову и уставился на гигантскую тень за его спиной.
— А другого способа нет, — продолжал Человек-Овца. — Обязательно нужно танцевать. Мало того: танцевать очень здорово и никак иначе. Так, чтобы все на тебя смотрели. И только тогда нам, возможно, удастся тебе помочь. Так что — танцуй. Пока играет музыка — танцуй.
ПОКАИГРАЕТМУЗЫКАТАНЦУЙ...
В голове опять разгулялось эхо.
— Слушай, а этот твой здешний мир ... Что это, вообще, такое? Ты говоришь, если я совсем затвердею, меня из “тамошнего” мира затянет в “здешний”. Но “здешний” мир — это и есть мой мир, разве нет? Он для меня же и существует, не так ли? Что же плохого, если я просто вернусь в свой собственный мир? Ты сам сказал, что этот мир — совершенно реальный!
Человек-Овца покачал головой. Гигантская тень на стене заколыхалась, вторя его движениям.
— Здешняя реальность — не такая, как тамошняя. Здесь тебе пока еще жить нельзя. Слишком темно, слишком много места. Нам трудно объяснить словами. К тому же, как мы сказали, всех подробностей мы и сами не знаем. Конечно, этот мир совершенно реальный. И наша встреча с тобой, и этот разговор — все происходит на самом деле. В этом можешь не сомневаться. Однако не думай, что реальность бывает только одна. Реальностей — сколько угодно. И вариаций одного и того же — сколько угодно. Мы для себя выбрали здешнюю реальность. Потому что здесь нет войны. И еще потому, что нам нечего было выбрасывать. А у тебя все не так. В тебе еще много жизни теплится. Для нынешнего тебя здесь слишком холодно. И еды никакой. Тебе сюда никак нельзя...
И в самом деле: я вдруг заметил, что температура в комнате падает. Я спрятал руки в карманы и зябко поежился.
— Что? Холодно? — спросил Человек-Овца.
Я кивнул.
— Значит, нужно торопиться, — покачал он головой. — Скоро станет еще холоднее. Уходи скорей. Иначе совсем замерзнешь.
— Последний вопрос! — сказал я. — Как раз вспомнил. Вернее, только сейчас внимание обратил... У меня такое ощущение, будто я до сих пор всю жизнь искал встречи с тобой. И даже встречал твою тень — в самых разных местах. Эта твоя тень принимала разные очертания — но присутствовала в тамошнем мире постоянно. Такая бледная, расплывчатая — сразу и не разглядеть. Или даже не полностью тень, а ее отдельные фрагменты... Хотя теперь вспоминаю — вроде бы и вся целиком... Такое вот ощущение.
Человек-Овца лишь развел руками.
— Что ж, все верно! Ты прав. Так оно и было. Наша тень там все время присутствовала. То целиком, то кусочками...
— Но тогда непонятно, — продолжал я. — Сейчас-то я вижу тебя совершенно отчетливо. То, что раньше не мог — теперь могу. Отчего бы это?
— Оттого, что ты уже много чего потерял, — очень тихо сказал он. — У тебя осталось гораздо меньше мест, куда можно дальше идти. И потому тебе стало виднее, как выгляжу я.
Что он хочет сказать — я совершенно не понимал.
— Так что же здесь — загробный мир?
— Нет! — резко сказал он. И, глубоко вздохнув, передернул плечами. — Здесь не загробный мир. Мы-то с тобой оба живые. Абсолютно живые — что ты, что мы. Сидим здесь, воздухом дышим и беседы беседуем. Все здесь — совершенно реально.
— Ничего не понимаю.
— Танцуй! — повторил он. — Другого способа нет. Мы бы объяснили тебе побольше. Если бы могли. Но ничего больше мы объяснить не можем... Танцуй. Не задумывайся ни о чем — просто танцуй, и как можно лучше. Ты должен танцевать. Иначе ничего не получится...
Температура в комнате продолжала стремительно падать. Содрогаясь всем телом, я вдруг вспомнил, что однажды уже переживал подобные холода. Точно такой же ледяной воздух, пробиравший липкой сыростью до костей. В далеком-далеком прошлом, далеко-далеко отсюда. Вот только не мог вспомнить, где. Казалось, еще немного — и вспомню. Но вспомнить не удавалось. Нужный для этого участок мозга застыл, как парализованный. Застыл — и превратился в камень.
ИПРЕВРАТИЛСЯВКАМЕНЬ...
— Скорей уходи отсюда, — сказал Человек-Овца. — Иначе замерзнешь до смерти. А с нами ты еще встретишься. Всегда, когда сам захочешь. Мы-то здесь все время сидим. Сидим и тебя дожидаемся...
Волоча ноги, он проводил меня до поворота. Шур-р-р, шур-р-р, шур-р-р — раздавались его шаги в темноте. А потом я простился с ним. Без рукопожатия, без каких-то особых слов. Просто сказал: прощай. И в этой кромешной тьме мы расстались. Он заковылял в свою тесную каморку, а я направился к лифту. Нажал на кнопку — и лифт неторопливо поехал вверх. Двери беззвучно открылись, яркий свет окатил меня мягкой волной. Я ступил в кабину, прислонился к стене и простоял так какое-то время. Двери лифта автоматически закрылись, а я все стоял, не в силах пошевелиться.
“Итак...” — подумал я. Однако дальше никакой мысли не возникало, хоть тресни. Мое сознание напоминало Вселенский Вакуум, в центре которого находился микроскопический я. Куда ни двигайся, сколько ни беги — вокруг одна пустота. Ни одна мысль ни к чему не вела и ничем не заканчивалась. Усталость и паника все больше овладевали мной. Как и предупреждал Человек-Овца. И в этой Вселенной я был один-одинешенек. Точно ребенок, заплутавший в лесу.
Танцуй , сказал Человек-Овца.
Танцуй , повторило эхо в моей голове.
— Танцуй! — произнес я на пробу вслух. И нажал на кнопку пятнадцатого этажа.
Я вышел из лифта — и динамики в потолке поприветствовали меня “Лунной рекой” в исполнении Генри Мантини. Я вернулся в реальность. В эту реальность, где уже вряд ли буду счастлив когда-нибудь — и в которой, похоже, мне некуда больше идти.
Я машинально взглянул на часы. Время возвращения в реальность — три двадцать утра.
“Итак”, — подумал я снова.
ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК-ИТАК... — отозвалось эхо.
И я глубоко вздохнул.
обращений к странице:9736