Эдуард посмотрел на небо. Неужели она чувствует то же самое?
- А все из-за девушки, - продолжала Мари. - Мы уже видели, сколько людей здесь умирают, всегда в неожиданный момент, и в основном после того, как жизнь им стала в тягость. Но впервые такое происходит с молодой, красивой, здоровой девушкой, которой только жить и жить. Вероника - единственный человек, которому не хотелось бы оставаться в Виллете. В таком случае - зададимся вопросом: а что же мы? Что мы здесь ищем?
Он кивнул.
- Так вот, вчера ночью я тоже спросила себя, что я делаю в этом санатории. И решила, что куда интереснее было бы сходить на площадь, на Три Моста, на рынок, который напротив театра, купить яблок, поболтать о погоде. Конечно, снова свалились бы на плечи забытые хлопоты, а это и счета к оплате, и трудности с соседями, и ироничные взгляды тех, кто меня не понимает, и одиночество, и жалобы моих детей. Но я думаю, что такова сама жизнь, и цена, которую платишь, решая все эти мелкие проблемы, гораздо ниже, чем та, которую платишь, делая вид, что они тебя не касаются. Сегодня я собираюсь сходить домой к моему бывшему мужу, просто чтобы сказать спасибо. Что ты об этом думаешь?
- Не знаю. Может быть, и мне стоит зайти домой к родителям и сказать то же самое?
- Наверное. В сущности, во всех наших невзгодах виноваты мы сами. Многие люди прошли через те же трудности, что и мы, но вот реагировали они по-другому. Мы же искали самого простого: иной реальности.
Эдуард знал, что Мари права.
- Я собираюсь начать жить заново, Эдуард. Делать ошибки, которые мне всегда хотелось делать и на которые я никогда не отваживалась. Смело принимать панику, которая может снова вспыхнуть, но при этом я могу почувствовать лишь скуку, ведь я знаю, что не умру от нее и не потеряю сознание. Я могу завести новых друзей и научить их быть безумцами, чтобы сделать их мудрыми. Скажу им, чтобы они не жили по учебникам хорошего тона, а открывали свою собственную жизнь, собственные желания, приключения – и жили! Буду цитировать из Экклезиаста католикам, из Корана - мусульманам, из Торы - иудеям, тексты Аристотеля - атеистам. Я больше не хочу быть адвокатом, но я могу использовать свой опыт, чтобы читать лекции о мужчинах и женщинах, знавших правду о нашем существовании, и то, что они написали, можно вместить в одно-единственное слово: живите. Если ты живешь, Бог будет жить с тобой. Если ты откажешься рисковать. Он вернется на далекие Небеса и станет лишь темой философских построений. Все на свете об этом знают. Но никто не делает первый шаг. Наверное, из страха, что такого человека назовут безумцем. А нам с тобой, Эдуард, по крайней мере, не стоит бояться. Мы уже прошли через Виллете.
- Разве что единственное, чего мы будем лишены, - это права участвовать в выборах и баллотироваться в президенты страны. Избирательные комиссии сразу возьмутся раскапывать наше прошлое.
Мари рассмеялась.
- Я устала от этой жизни. Не знаю, удастся ли мне преодолеть свой страх, но мне опротивело и Братство, и этот сад, и Виллете, вообще опротивело притворяться сумасшедшей.
- А если я это сделаю, ты - тоже?
- Ты этого не сделаешь.
- Я чуть было не сделал этого несколько минут назад.
- Не знаю. Я устала от всего, но я уже слишком привыкла.
- Когда я поступил сюда с диагнозом "шизофрения", ты целыми днями и месяцами ухаживала за мной, обращалась со мной как с человеком. Я уже привыкал к той жизни, которую решил вести, к той реальности, которую сам создал, но ты не позволила. Я тебя возненавидел, а теперь люблю. Я хочу, чтобы ты, Мари, вышла из Виллете, так же как я вышел из моего отдельного мира.
Ничего не ответив. Мари повернулась и пошла прочь.
В маленькой библиотеке Виллете, которую почти никто не посещал, Эдуард не нашел ни Коран, ни Аристотеля, ни других философов, о которых говорила Мари. Но в одной из книг он наткнулся на стихи:
И я сказал себе: то, что случилось с безумцем,
Случится и со мной.
Иди своим путем и с радостью вкушай свой хлеб,
И с наслажденьем пей свое вино,
Ведь принял Бог деяния твои.
Пусть белыми твои одежды будут,
И волосы пусть источают аромат.
Живи с любимою своей женой,
Своею жизнью наслаждайся
Во все дни суеты, что Бог Тебе под солнцем даровал.
Ибо тебе досталась твоя доля в жизни,
В томлениях трудов под этим солнцем.
Иди путями сердца твоего
В сиянии твоих очей,
Лишь знай, что Бог потребует отчет.
- В конце Бог потребует отчет, - сказал Эдуард вслух. - А я скажу: "Случилось так, что я засмотрелся на ветер, забыл, что пора сеять, не наслаждался своими днями и даже не пил вино, которое мне предлагали. Но вот однажды я решил, что готов, и вернулся к своим трудам. Я рассказал людям о своих видениях Рая, как до меня это делали другие безумцы - Босх, Ван Гог, Вагнер, Бетховен, Эйнштейн". Итак, Он скажет, что я ушел из приюта, чтобы не видеть, как умирает девушка, но она будет на небесах, и заступится за меня.
- Что это вы такое говорите? - прервал его библиотекарь.
- Я хочу сейчас уйти из Виллете, - ответил Эдуард твердо, во весь голос. - У меня есть дела.
Библиотекарь позвонил в колокольчик, и вскоре явились два санитара.
- Я хочу уйти, - в волнении повторил Эдуард. - Я вполне здоров, мне нужно поговорить с доктором Игорем.
Но санитары уже схватили его. Эдуард пытался вырваться, хотя и знал, что это бесполезно.
- У вас рецидив, успокойтесь, - сказал один из санитаров. - Мы о вас позаботимся. Эдуард начал сопротивляться.
- Дайте мне поговорить с доктором. Мне нужно многое сказать ему, я уверен, что он поймет!
Санитары уже тащили его в палату.
- Отпустите! - кричал он. - Дайте мне поговорить с доктором, всего одну минуту!
Путь в палату пролегал через холл, где в это время находились почти все пациенты. Эдуард вырывался, и атмосфера стала накаляться.
- Отпустите его! Он такой же больной, как все мы! Некоторые смеялись, другие колотили ладонями по столам и стульям.
- Здесь психбольница! Никто не обязан вести себя так, как вы этого хотите!
Один из санитаров шепнул другому:
- Нужно их припугнуть, иначе скоро ситуация выйдет из-под контроля.
- У нас нет выхода.
- Доктору это не понравится.
- Будет хуже, если эта толпа маньяков разнесет его любимый санаторий.
Вероника проснулась от испуга, вся в холодном поту. Там, в коридоре, стоял страшный шум, а спать она могла только в тишине. За дверью происходило что-то совершенно непонятное.
Еле держась на ногах, она выбралась в холл и тут увидела, как санитары волокут Эдуарда, а еще двое подбегают со шприцами наготове.
- Что вы делаете? - закричала она.
- Вероника!
Шизофреник заговорил с ней! Он произнес ее имя!
Со смешанным чувством стыда и удивления она попыталась приблизиться, но ей загородил дорогу один из санитаров.
- Что происходит? Я здесь не потому, что я ненормальная! Вы не смеете со мной так обращаться!
Ей удалось оттолкнуть санитара, а тем временем Другие пациенты продолжали кричать, - это и был тот оглушительный шум, который ее напугал.
Наверное, надо найти доктора Игоря и немедленно выбраться из Виллете.
- Вероника!
Он снова произнес ее имя. Сверхчеловеческим усилием Эдуарду удалось вырваться из хватки двух санитаров. Вместо того чтобы сбежать от них, он остался неподвижно стоять, как предыдущей ночью. Словно под действием волшебной палочки, все застыли, ожидая следующего движения. Один из санитаров снова приблизился, но Эдуард бросил на него взгляд, в котором была вся его энергия.
- Я пойду с вами. Я уже знаю, куда вы меня ведете, и знаю: вам хочется, чтобы об этом знали все. Подождите только минутку.
Санитар решил, что рискнуть стоит. Ведь вроде бы все вернулось к норме.
- Мне кажется, что ты... мне кажется, что ты очень много для меня значишь, - сказал Эдуард Веронике.
- Ты не можешь так говорить. Ты живешь не в этом мире и не знаешь, что меня зовут Вероникой. Ты не был со мной этой ночью, пожалуйста, скажи, что не был!
- Нет, я был.
Она взяла его за руку. Стоял страшный шум - кто хохотал, кто аплодировал, кто выкрикивал непристойности.
- Куда тебя ведут?
- На процедуру.
- Я пойду с тобой.
- Не стоит. Ты испугаешься, хотя я и гарантирую, что это не больно, ничего не чувствуешь. И это лучше успокоительных, потому что быстрей возвращается ясность ума.
Вероника не знала, о чем он говорит. Она сожалела, что взяла его за руку, ей хотелось поскорее уйти отсюда, скрыть свой стыд, больше никогда не видеть этого юношу, при котором открылось самое потаенное и постыдное в Веронике и который однако продолжал испытывать к ней нежные чувства.
Но вновь она вспомнила слова Мари. Я ни перед кем не обязана отчитываться в своих поступках, даже перед этим молодым человеком.
- Я пойду с тобой.
Санитары сочли, что так, наверное, будет лучше: шизофреника не придется принуждать, он отправится с ними по своей воле.
В палате Эдуард послушно лег на койку. Его уже ожидали еще двое с каким-то странным прибором и с сумкой, в которой находились полоски ткани.
Эдуард повернул голову к Веронике и попросил сесть рядом.
- За несколько минут о том, что сейчас будет, узнает весь Виллете. И все утихомирятся, потому что такое лечение внушает страх даже самым буйным. Только тот, кто через него прошел, знает, что все на самом деле не так уж страшно.
На лицах санитаров отразилось недоумение. Боль на самом деле должна быть ужасной - но никому не известно, что творится в голове у сумасшедшего. Единственно разумным было то, что парень говорил насчет страха: слух разнесется по Виллете, и вскоре все успокоятся.
- Ты поторопился лечь, - сказал один из них. Эдуард встал, и они расстелили на койке нечто вроде резинового одеяла.
- Вот теперь укладывайся.
Эдуард спокойно подчинился, как будто все происходившее было обычным делом.
Полосами ткани санитары привязали Эдуарда к койке и сунули ему в рот резиновый кляп.
- Это чтобы он не прикусил язык, - разъяснил Веронике один из мужчин, довольный тем, что дает техническую информацию и одновременно предостерегает.
На стул возле койки они поставили странного вида прибор - размером чуть больше обувной коробки, с тумблерами и тремя индикаторами. От прибора отходили два провода, заканчивавшиеся чем-то вроде наушников.
Один из санитаров прикрепил "наушники" к вискам Эдуарда. Другой, по всей видимости, настраивал прибор, вращая тумблеры то вправо, то влево. С кляпом во рту Эдуард неотрывно смотрел Веронике в глаза и словно говорил: не волнуйся, все в порядке.
- Я отрегулировал на сто тридцать вольт в три десятых секунды, - сказал тот, что возился с ящиком. - Ну, поехали.
Он нажал кнопку, и ящик зажужжал. В тот же миг глаза Эдуарда застыли, его тело изогнулось такой дугой, что, если бы не было привязано к койке, наверняка сломался бы позвоночник.
- Прекратите! - закричала Вероника.
- А уже все, - ответил санитар, снимая с головы Эдуарда "наушники".
Однако тело продолжало биться в судорогах, голова так моталась, что один из санитаров решил ее придержать руками. Другой уложил прибор в сумку и присел перекурить.
Через несколько минут тело как будто бы вернулось к норме, затем начались спазмы, пока санитар по-прежнему старался удержать голову Эдуарда. Вскоре судороги стали ослабевать, а затем полностью прекратились. Глаза Эдуарда оставались открытыми, и один из санитаров их закрыл, как закрывают глаза мертвым.
Затем он вынул кляп изо рта юноши, развязал полосы ткани и сложил их в сумку, где лежал прибор.
- Действие электрошока длится час, - сказал он девушке, которая уже не кричала и казалась загипнотизированной увиденным. - Все в порядке, скоро он придет в себя. Будет тише воды.
В первую же секунду электрошока Эдуард почувствовал то, что уже было ему знакомо: зрение стало ослабевать, как будто кто-то закрывал занавеску, - и наконец все исчезло полностью. Не было никакой боли или страдания, только он уже видел действие прибора на других и знал, как ужасно это выглядит.
Теперь Эдуард был спокоен. Если незадолго до этого он испытывал какое-то новое ощущение в сердце, начинал осознавать, что любовь это не только то, чем его одаривают родители, - электрошок (или ЭКТ - электроконвульсивная терапия, как ее называют специалисты) наверняка вернет его в "нормальное состояние".
Главным эффектом ЭКТ было стирание недавних воспоминаний. Исчезали мечты и фантазии, возможность предугадывать будущее. Мысли должны были оставаться обращенными в прошлое, иначе у пациента возникло бы желание снова вернуться к жизни.
Через час Зедка вошла в почти пустую палату - там была лишь одна койка, на которой лежал молодой человек. Рядом на стуле сидела Вероника.
Подойдя поближе, Зедка увидела, что у девушки снова была рвота, ее голова безвольно лежала на правом плече.
Зедка хотела было сразу позвать кого-нибудь из медперсонала, но Вероника подняла голову.
- Это ничего, - сказала она. - Был еще один приступ, но он уже прошел.
Зедка ласково взяла ее за руку и повела в туалет.
- Это мужской туалет, - сказала девушка.
- Здесь никого нет, не беспокойся.
Зедка сняла с девушки грязный свитер, выстирала его и разложила на радиаторе отопления. Затем сняла с себя шерстяную кофточку и надела ее на Веронику.
- Оставь себе. Я пришла попрощаться. Девушка казалась далекой, как будто уже ничто ее не интересовало.
Зедка проводила ее в палату и снова усадила на тот стул, где она сидела прежде.
- Скоро Эдуард очнется. Вероятно, он с трудом будет помнить о недавних событиях, но память достаточно быстро восстановится. Не тревожься, если на первых порах он не будет тебя узнавать.
- Не буду, - ответила Вероника. - Я тоже сама себя не узнаю.
Зедка придвинула стул и села рядом. Она уже столько времени пробыла в Виллете, что несколько лишних минут с этой девушкой ничего не меняли.
- Помнишь нашу первую встречу? Я тогда рассказала тебе историю про короля, пытаясь пояснить, что мир в точности таков, каким мы его видим. Все сочли короля сумасшедшим, потому что он хотел установить такой порядок, которого уже не было в головах подданных.
Однако в жизни есть вещи, которые, с какой стороны на них ни смотри, всегда остаются неизменными - и имеют ценность для всех людей. Любовь, например.
Зедка видела, что выражение глаз Вероники изменилось. Она решила продолжать.
- Мне кажется, что, если тебе осталось жить совсем мало, а это недолгое время ты проводишь у этой кровати, глядя на спящего юношу, в этом есть что-то от любви. Я бы сказала больше: если за это время с тобой случился сердечный приступ, но ты продолжала молча сидеть, просто ради того, чтобы оставаться рядом с ним, - значит, эта любовь может стать намного сильнее.
- А может быть, это отчаяние, - сказала Вероника. - Попытка доказать, что в конечном счете нет смысла продолжать борьбу за место под солнцем. Я не могу быть влюблена в мужчину, который живет в другом мире.
- Каждый живет в своем собственном мире. Но если ты посмотришь на звездное небо, то увидишь, что все эти разные миры соединяются в созвездия, солнечные системы, галактики.
Вероника встала у изголовья Эдуарда. Ласково провела руками по его волосам. Она была рада, что в эти минуты ей есть с кем поговорить.
- Много лет назад, когда я была ребенком и мама заставляла меня учиться игре на фортепиано, я говорила себе, что смогу играть по-настоящему хорошо лишь тогда, когда буду влюблена. Этой ночью впервые в жизни я почувствовала, что звуки словно сами текут из-под моих пальцев.
Какая-то сила вела меня, создавала такие мелодии и аккорды, которые я в жизни не смогла бы сыграть. Я отдалась пианино, потому что перед этим отдалась этому мужчине - при том, что он не тронул даже волоса у меня на голове. Вчера я была сама не своя - и когда отдавалась сексу, и когда играла на пианино. И все же у меня такое чувство, будто именно тогда я действительно была собой.
Она покачала головой.
- Наверное, все, что я говорю, не имеет смысла.
Зедка вспомнила о своих встречах в Космосе - встречах с теми сущностями, которые плавают в разных измерениях. Ей захотелось рассказать об этом Веронике, но она боялась еще больше ее смутить.
- Прежде чем ты снова скажешь, что собираешься умереть, я вот что хочу тебе сообщить: есть люди, которые всю жизнь проводят в поисках того переживания, которое было у тебя вчерашней ночью, но их поиск ни к чему не приводит. Поэтому, если уж тебе суждено умереть сейчас, умри с сердцем, наполненным любовью.
Зедка встала.
- Тебе нечего терять. Люди, как правило, не позволяют себе любить именно потому, что многое поставлено на карту - будущее и прошлое. В твоем случае существует только настоящее.
Она наклонилась и поцеловала Веронику.
- Если я пробуду здесь еще какое-то время, в конце концов, у меня пропадет желание отсюда уйти. Меня вылечили от депрессии, но здесь, в Виллете, я открыла другие виды душевных заболеваний. Я хочу унести этот опыт с собой и начать смотреть на жизнь собственными глазами.
Когда я пришла сюда, я была заурядной жертвой депрессии. Сегодня я – из тех, кого называют ненормальными, и очень этим горжусь. Там, на свободе, я буду себя вести в точности так же, как другие. Буду ходить за покупками в супермаркет, болтать с подругами о пустяках, просиживать часами у телевизора. Но я знаю, что моя душа свободна и что я могу мечтать, могу говорить с другими мирами, о существовании которых, прежде чем попасть сюда, даже не подозревала.
Я позволю себе совершать какие угодно глупости лишь для того, чтобы люди говорили: ее выпустили из Виллете! Но я знаю, что моя душа будет целостной, ведь моя жизнь имеет смысл. Я смогу смотреть на закат и верить, что за ним находится Бог. Когда, скажем, мне кто-нибудь сильно надоест, я без стеснения выругаюсь, и меня совершенно не будет волновать, что об этом подумают, ведь все будут говорить: "Она вышла из Виллете!"
Я буду смотреть прямо в глаза мужчинам на улице, не стыдясь чувствовать себя желанной. Зайду в самый дорогой магазин и куплю лучшего вина, на какое у меня хватит денег, а потом заставлю мужа пить вместе со мной – просто потому, что мне захотелось повеселиться вместе с ним - я ведь так его люблю.
Он рассмеется и скажет мне: да ты с ума сошла! А я отвечу: конечно, ведь я была в Виллете! И сумасшествие принесло мне свободу. Теперь, милый муженек, тебе придется каждый год брать отпуск и возить меня куда-нибудь в горы, где подстерегают опасные приключения: ведь чтобы жить настоящей жизнью, необходимо подвергаться риску.
Люди будут говорить: мало того, что сама побывала в Виллете, теперь еще и мужа за собой тащит! А он поймет, что так оно и есть, и станет Бога благодарить за то, что наша супружеская жизнь лишь начинается сейчас, и мы безумны, как безумен каждый, кто открыл для себя любовь.
Зедка вышла, напевая необычный мотив, который Веронике еще никогда не доводилось слышать.
День был тяжелый, но прожит он был не напрасно. Доктор Игорь пытался сохранять хладнокровие и напускное равнодушие ученого мужа, но ему с трудом удавалось сдержать восторг: исследования по лечению отравления Купоросом приносили удивительные результаты!
Я а сегодня вам не назначалась встреча, - сказал он Мари, которая вошла без стука.
- Я совсем ненадолго. По правде говоря, мне только хотелось услышать ваше мнение.
Сегодня всем только и хочется, что услышать мое мнение, - подумал доктор Игорь, вспоминая девушку и ее вопрос о сексе.
- К Эдуарду только что применили электрошок.
- Электроконвульсивную терапию. Пожалуйста, называйте вещи своими именами, иначе возникает впечатление, что мы какие-то варвары.
Доктору Игорю удалось скрыть удивление, но теперь ему предстояло выяснить, кто же принял такое решение за его спиной.
- Если хотите знать мое мнение, должен вам пояснить, что сегодня ЭКТ делают не так, как когда-то.
- Но это опасно.
- Было опасно. Раньше точно не знали, каким должно быть напряжение, куда присоединять электроды, и бывало, что пациенты умирали от кровоизлияния в мозг прямо во время лечения. Но теперь все по-другому: ЭКТ применяют с высокой точностью, ее преимущество в том, что она вызывает временную амнезию без побочных последствий, тогда как другие методы, основанные на длительном медикаментозном лечении, часто приводят к химическому отравлению организма. Будьте добры, прочтите несколько журналов по психиатрии, и вы не будете путать ЭКТ с электрошоком южноамериканских мучителей. Ну все. Мое мнение вы узнали, как и просили. А теперь мне нужно работать.
Мари не шелохнулась.
- Я ведь не об этом хотела узнать. На самом деле меня интересует, можно ли мне уйти отсюда.
- Вы уходите, когда хотите, и возвращаетесь, поскольку вам этого хочется и поскольку у вашего мужа еще есть деньги, чтобы содержать вас в таком дорогом заведении, как это. Может быть, вы хотели спросить: "Я вылечилась"? Тогда я отвечу вам вопросом на вопрос: вылечилась от чего? Вы скажете: вылечилась от своего страха, от панического синдрома. И я отвечу: ну. Мари, этим вы не страдаете уже три года.
- Значит, я вылечилась.
- Конечно, нет. Ваша болезнь иная. В диссертации, которую я пишу для представления в Академию наук Словении (доктору Игорю не хотелось рассказывать подробности о Купоросе), я стараюсь изучить человеческое поведение, которое называют "нормальным". Многие до меня уже проводили подобные исследования и приходили к заключению, что норма - это всего лишь вопрос соглашения. Иными словами, если большинство людей считают что-либо действительным, это становится действительным.
Есть вещи, основанные на здравом смысле: то, что пуговицы находятся на рубашке спереди, а не сзади или, скажем, сбоку - это вопрос логики, поскольку иначе было бы очень затруднительно ее застегивать.
Другие же вещи становятся нормальными потому, что все больше людей считает, будто они должны быть такими. Приведу вам два примера. Вы никогда не задумывались, почему буквы на клавиатуре пишущей машинки располагаются именно в таком порядке?
- Нет.
- Назовем эту клавиатуру "QWERTY", поскольку буквы первого ряда расположены именно в такой последовательности. Я задумался, почему это так, и нашел ответ: первую машинку изобрел в 1873 году Кристофер Скоулз для усовершенствования каллиграфии. Но с ней была одна проблема: если человек печатал с большой скоростью, литеры сталкивались друг с другом и машинку заклинивало. Тогда Скоулз придумал клавиатуру QWERTY - клавиатуру, которая заставляла машинисток работать медленнее.
- Не верю.
- Но это правда. И Ремингтон - в то время производитель швейных машинок - использовал клавиатуру QWERTY в своих первых пишущих машинках. Это означает, что все больше людей были вынуждены обучаться этой системе и все больше фирм - изготовлять такие клавиатуры, пока она не стала единственным существующим эталоном. Повторяю: клавиатура машинок и компьютеров придумана для того, чтобы на них печатали медленнее, а не быстрее, понимаете? Однако попробуйте поменять буквы местами, и ваше изделие никто не купит.
Действительно, увидев клавиатуру впервые. Мари задумалась, почему она располагается не в алфавитном порядке. Но потом уже ни разу не задавалась таким вопросом, полагая, что это и есть лучшая схема для скоростного печатания.
- Вы когда-нибудь были во Флоренции? - спросил доктор Игорь.
- Нет.
- А стоило бы. Это не так уж далеко, и с ней связан мой второй пример. В кафедральном соборе Флоренции есть красивейшие часы, созданные в 1443 году Паоло Уччелло. Оказывается, у этих часов есть одна особенность: хотя они и показывают время, как любые другие, стрелки движутся в направлении, обратном тому, к которому мы привыкли.
- Какое это имеет отношение к моей болезни?
- Сейчас поймете. Создавая эти часы, Уччелло не стремился быть оригинальным: на самом деле в то время были и такие часы, и часы, в которых стрелки двигались в привычном для нас направлении. По какой-то неизвестной причине - вероятно, потому, что у герцога были часы со стрелками, движущимися в направлении, которое сегодня нам известно как правильное – оно в конечном счете и стало единственным общепринятым, а часы Уччелло стали казаться чем-то умопомрачительным, безумным.
Он выдержал паузу, в уверенности, что Мари неотрывно следит за ходом его рассуждении.
- Итак, перейдем к вашей болезни: каждое человеческое существо уникально в своих качествах, инстинктах, способах получать удовольствие, стремлении к приключениям. Но общество все-таки навязывает коллективный образ действий, и людям даже не приходит в голову задаться вопросом, почему они должны поступать так, а не иначе. Они соглашаются с этим точно так же, как машинистки согласились с тем, что QWERTY - лучшая из возможных клавиатур. Вы помните, чтобы кто-нибудь хоть раз за всю вашу жизнь спросил вас, почему стрелки часов движутся в этом, а не в обратном направлении?
- Нет.
- Если бы кто-нибудь такое спросил, вероятно, он бы услышал в ответ: вы с ума сошли! Если бы он повторил вопрос, люди попытались бы найти причину, но затем сменили бы тему разговора - ведь нет никакой причины, кроме той, о которой я рассказал. Итак, я возвращаюсь к вашему вопросу. Повторите его.
- Я вылечилась?
- Нет. Вы другой человек, которому хочется быть таким же, как все. А это, с моей точки зрения, является опасной болезнью.
- Опасно быть другой?
- Нет. Опасно - пытаться быть такой же, как все: это вызывает неврозы, психозы, паранойю. Опасно хотеть быть как все, потому что это означает насиловать природу, идти против законов Бога, который во всех лесах и рощах мира не создал даже двух одинаковых листочков. Но вы считаете безумием быть другой, и поэтому выбрали жить в Виллете. Потому что, поскольку здесь все отличаются от других, вы становитесь такой же, как все. Понимаете?
Мари кивнула головой.
- Не имея смелости быть другими, люди идут против природы, и организм начинает вырабатывать Купорос, или Горечь, как называют в народе этот яд.
- Что такое Купорос?
Доктор Игорь понял, что слишком увлекся, и решил сменить тему.
- Не имеет значения, что такое Купорос. А сказать я хочу следующее: все свидетельствует о том, что вы не вылечились.
У Мари был многолетний опыт работы в судах, и она решила тут же применить его на практике. Первым тактическим приемом было притвориться, что она согласна с оппонентом, чтобы сразу же после этого увлечь его в сети другого способа рассуждении.
- Я согласна. Здесь я оказалась по вполне конкретной причине - из-за панического синдрома, но осталась по причине весьма абстрактной: из-за неспособности принять другой образ жизни - без привычной работы, без мужа. Я с вами согласна. Мне не хватило воли начать новую жизнь, к которой пришлось бы снова привыкать. Скажу больше: я согласна, что в приюте для умалишенных, даже со всеми его электрошоками - простите, ЭКТ, как вы предпочитаете выражаться, - распорядком дня, приступами истерии у некоторых пациентов, правила соблюдать легче, чем законы мира, который, как вы говорите, "делает все, чтобы все подчинялись его правилам".
Так случилось, что прошлой ночью я услышала, как одна женщина играет на пианино. Играла она мастерски, такое редко приходится слышать. Слушая музыку, я думала обо всех, кто страдал ради создания этих сонат, прелюдий, адажио: о насмешках, которые им пришлось вынести, представляя эти произведения - другие - тем, кто правил миром музыки. О тяготах и унижениях, через которые пришлось пройти в поисках того, кто согласился бы финансировать оркестр. О насмешках публики, которая еще не привыкла к подобным гармониям.
Но самое худшее, думала я, это не страдания композиторов, но то, что девушка играет их от всей души потому, что знает о своей скорой смерти. А разве я сама не умру? Где я оставила свою душу, чтобы иметь силы играть музыку моей жизни с таким же воодушевлением?
Доктор Игорь слушал молча. Похоже, все, что он задумал, приносило свои плоды, но было еще рано утверждать это наверняка.
- Где я оставила свою душу? - снова спросила Мари. - В моем прошлом. В том прошлом, которое так и не стало тем будущим, к которому я стремилась. Я предала свою душу в тот момент, когда у меня еще были дом, муж, работа... Когда я хотела оставить все это, да так и не хватило смелости.
Моя душа осталась в моем прошлом. Но сегодня она пришла сюда, и я, воодушевленная, вновь ощущаю ее в своем теле. Я не знаю, что делать. Знаю только, что мне потребовалось три года, чтобы понять: жизнь толкала меня на другой путь, а я не хотела идти.
- Мне кажется, я вижу некоторые симптомы улучшения, - сказал доктор Игорь.
- Мне не было необходимости просить разрешения покинуть Виллете. Достаточно было выйти из ворот и больше никогда не возвращаться. Но мне нужно было все это кому-нибудь сказать, и я говорю вам: смерть этой девушки заставила меня понять мою жизнь.
- Мне кажется, что симптомы улучшения превращаются в чудесное исцеление, - рассмеялся доктор Игорь. - Что вы собираетесь делать?
- Уехать в Сальвадор, заботиться о детях.
- Вам незачем ехать так далеко: менее чем в двухстах километрах отсюда находится Сараево. Война закончилась, но проблемы остаются.
- Поеду в Сараево.
Доктор Игорь вынул из ящика стола бланк и тщательно его заполнил. Затем встал и проводил Мари до двери.
- Идите с Богом, - сказал он, вернулся к столу и закрыл за собой дверь. Ему не нравилось привыкать к своим пациентам, но избежать этого ни разу не удалось. В Виллете будет сильно недоставать Мари.
Когда Эдуард открыл глаза, девушка все еще сидела рядом. При первых сеансах электрошока ему требовалось много времени, чтобы вспомнить, что происходило накануне. Собственно, именно в этом и состоял терапевтический эффект данного вида лечения: вызвать у больного частичную потерю памяти, заставить его забыть то, что его встревожило, и успокоить.
Однако частое применение электрошока привело к тому, что Эдуард стал попросту устойчив к его воздействию. И он сразу же узнал девушку.
- Ты во сне говорил о райских видениях, - сказала она, проводя рукой по его волосам.
О райских видениях? Да, райские видения. Эдуард посмотрел на нее. Ему хотелось все рассказать. Однако в этот момент вошла медсестра со шприцем.
- Мне нужно сделать вам укол, - сказала она Веронике. - Это указание доктора Игоря.
- Сегодня уже делали, я больше не хочу лекарств, - ответила девушка. - А кроме того, я не хочу отсюда уходить. Я больше не намерена подчиняться ни единому указанию, ни единому правилу, ничему из того, к чему меня будут принуждать.
Казалось, медсестра привыкла к подобной реакции.
- Тогда, к сожалению, мы будем вынуждены ввести вам успокоительное.
- Мне нужно поговорить с тобой, - сказал Эдуард. - Пусть тебе сделают укол.
Вероника закатала рукав свитера, и медсестра ввела лекарство.
- Хорошая девочка, - сказала она. - А теперь почему бы вам обоим не выйти из этой мрачной палаты и не пройтись немного?
- Тебе стыдно оттого, что было вчера ночью, - сказал Эдуард, когда они прогуливались по саду.
- Нет, уже не стыдно. Теперь я горжусь этим. Я хочу узнать о райских видениях, ведь к одному из них я была так близка.
- Мне нужно заглянуть подальше, за корпуса Виллете, - сказал он.
- Так и сделай.
Эдуард оглянулся назад, - но не на стены палат и не на сад, в котором молча прогуливались пациенты, - а на одну из улиц на другом континенте, в краю тропических ливней и раскаленного солнца.
Эдуард чувствовал запах той земли. Стоял сухой сезон, пыль набивалась в нос, а он был доволен, ведь чувствовать землю - значит чувствовать себя живым. Он катил на импортном велосипеде, ему было семнадцать лет, он только что закончил семестр в американском колледже в городе Бразилия, где учились и все другие дети дипломатов.
Он ненавидел столицу, но любил бразильцев. Двумя годами ранее его отца назначили послом Югославии - в те времена, когда кровавый раздел страны никому и не снился. У власти еще находился Милошевич. Мужчины и женщины жили рядом при всех их различиях и старались ладить друг с другом, несмотря на региональные конфликты.
Первым назначением его отца была именно Бразилия. Эдуард мечтал о пляжах, о карнавале, о футбольных матчах, о музыке, а оказался в этой столице, вдали от побережья, созданной только как пристанище для политиков, бюрократов, дипломатов и их детей, которые толком и не знали, что им делать во всем этом окружении.
Эдуард ненавидел такую жизнь. На целый день он погружался в учебу и пытался - но безуспешно - общаться с товарищами по колледжу, пытался – но безуспешно - заинтересоваться автомобилями, модными кроссовками, фирменной одеждой - ведь только об этом и говорили его сверстники.
Время от времени случались вечеринки, на которых в одном конце зала сидели подвыпившие юноши, а в другом - изображавшие безразличие девушки. Наркотики были обычным делом, и Эдуард уже успел испробовать практически все существующие их разновидности, но так и не сумел ни к одному из них пристраститься. Он был то чересчур взвинченным, то слишком вялым и быстро терял интерес ко всему происходившему вокруг.
Семья была озабочена. Его готовили к карьере дипломата, по стопам отца. Но, хотя у Эдуарда и были все необходимые для этого таланты - желание учиться, хороший художественный вкус, способность к языкам, интерес к политике, - ему недоставало основного качества дипломата. Ему было трудно контактировать с окружающими.
И сколько бы его родители, получавшие неплохое жалование, ни водили его на приемы, ни открывали двери дома для товарищей по американскому колледжу, Эдуард редко кого-либо приводил. Однажды мать спросила, почему он не приглашает друзей на обед или на ужин.
- Я уже знаю все марки кроссовок и знаю поименно всех девушек, с которыми легко заниматься любовью. А более интересных тем для разговора у нас нет.
Но однажды появилась бразильская девушка. Посол и его супруга успокоились, когда сын начал выходить из дому и возвращаться поздно. Никто точно не знал, откуда она взялась, но однажды вечером Эдуард привел ее домой на ужин. Девушка была воспитанной, и они порадовались: наконец-то юноша становится более раскрепощенным. Кроме того, оба они подумали, хотя и не сказали об этом друг другу, что присутствие этой девушки сняло еще один повод для тревоги: Эдуард не гомосексуалист!
К Марии (так ее звали) они относились с любезностью будущих свекров, хотя и знали, что через два года их переведут в другую страну, и совершенно не собирались женить сына на ком-либо из столь экзотических краев. По их планам, сын должен был познакомиться с девушкой из добропорядочной семьи во Франции или в Германии, которая могла бы стать достойной супругой будущего дипломата.
Тем временем, Эдуард, похоже, влюбился не на шутку. Обеспокоенная мать заговорила об этом с супругом.
- Искусство дипломатии состоит в том, чтобы заставить противника ждать, - сказал посол. - Хотя мы никогда не забываем свою первую любовь, она всегда проходит.
Однако, судя по всему, Эдуард изменился до неузнаваемости. Он стал появляться дома со странными книгами, установил в своей комнате пирамиду и вместе с Марией ежевечерне возжигал благовония, часами концентрируясь на прикрепленном к стене странном изображении. Успеваемость Эдуарда в американской школе начала падать.
Мать не знала португальского, но она видела обложки книг: кресты, костры, повешенные ведьмы, экзотические символы.
- Наш сын читает опасные вещи.
- Опасно то, что сейчас происходит на Балканах, - ответил посол. - Ходят слухи, что Словения хочет независимости, а это может привести нас к войне.
Мать же политике не придавала никакого значения. Ей хотелось знать, что происходит с сыном.
- Что это за навязчивая идея - жечь ладан?
- Это чтобы убивать запах марихуаны, - отвечал посол. - Наш сын получил прекрасное образование, вряд ли он станет верить, что эти пахучие палочки могут привлекать духов.
- Мой сын пристрастился к наркотикам!
- Это пройдет. Я тоже в молодости курил марихуану, потом от нее начинает тошнить - и меня тошнило.
Женщина почувствовала гордость и спокойствие: ее муж - человек опытный, он втянулся в мир наркотиков и смог из него выбраться! Мужчина с такой силой воли мог контролировать любую ситуацию.
В один прекрасный день Эдуард попросил велосипед.
- У тебя есть шофер и "мерседес-бенц". Зачем тебе велосипед?
- Для контакта с природой. Мы с Марией уезжаем на десять дней в путешествие, - сказал он. - Здесь недалеко есть место, где встречаются особые кристаллы, которые, как уверяет Мария, передают хорошую энергию.
Мать и отец получили образование при коммунистическом режиме: кристаллы были всего лишь минералами с определенным расположением атомов и не излучали никакой энергии - ни положительной, ни отрицательной. Они стали наводить справки и обнаружили, что эти идеи о "вибрациях кристаллов" начали входить в моду.
Если бы сыну вздумалось поговорить на эту тему на официальном приеме, он мог бы показаться смешным в глазах окружающих: впервые посол признал, что ситуация становится нежелательной. Бразилия была городом, живущим слухами, и вскоре все могли бы узнать, что Эдуард склонен к примитивным предрассудкам. Соперники отца в посольстве могли подумать, что юноша всему этому научился от родителей, а ведь дипломатия - это не только искусство ждать, но и способность всегда, при любых обстоятельствах соблюдать условности и протокол.
- Мальчик мой, так дальше продолжаться не может, - сказал отец. – У меня есть друзья в Министерстве иностранных дел Югославии. Я уверен, из тебя выйдет блестящий дипломат, а для этого необходимо научиться принимать мир таким, как он есть.
Эдуард ушел из дома и в тот вечер не вернулся. Родители звонили домой к Марии, в городские морги и больницы, но так и не услышали никаких вестей. Мать потеряла веру в способность мужа контролировать ситуацию в семье, даже хотя он замечательно вел переговоры с посторонними.
На следующий день Эдуард появился, голодный и сонный. Он поел и пошел к себе в комнату, зажег благовония, произнес свои мантры и весь день и всю ночь спал. Когда он проснулся, его ожидал новенький с иголочки велосипед.
- Поезжай за своими кристаллами, - сказала мать. - Отцу я все объясню.
Итак, в тот сухой и пыльный день Эдуард радостно ехал к дому Марии. Город был настолько хорошо спланирован (по мнению архитекторов) - или настолько плохо спланирован (по мнению Эдуарда), что углов в нем почти не было. Он ехал по правой полосе скоростной трассы, глядя в небо, покрытое не дающими дождя тучами, и тут почувствовал, что внезапно поднялся к этому небу и сразу же после этого опустился и оказался на асфальте.
Я попал в аварию.
Он хотел перевернуться, ведь его лицо буквально впечаталось в асфальт, но понял, что не в состоянии управлять своим телом. Он услышал шум тормозящих машин, крики людей, почувствовал, как кто-то подошел и попытался к нему прикоснуться, и тут же раздался крик: "Не трогайте! Если кто-нибудь его тронет, он может остаться калекой на всю жизнь!"
Секунды шли медленно, и Эдуард почувствовал страх. В отличие от своих родителей, он верил в Бога и в жизнь после смерти, но все равно ему это казалось несправедливым - умереть в 17 лет, глядя в асфальт, не на своей земле.
- С тобой все в порядке? - услышал он чей-то голос.
Нет, с ним было не все в порядке, он не мог шевельнуться, не мог даже ничего сказать. Хуже всего было то, что сознания он не терял, полностью осознавал, что происходит вокруг и что произошло с ним. Неужели он не потеряет сознания? Бог не проявит к нему милосердия именно тогда, когда он, вопреки всему и вся, столь напряженно Его ищет?
- Уже идут врачи, - прошептал другой человек, взяв его за руку. – Не знаю, слышишь ли ты меня, но успокойся. Ничего страшного.
Да, он слышал, и ему хотелось, чтобы этот человек - мужчина – продолжал говорить, заверяя, что с ним ничего страшного не происходит, хотя он был уже достаточно взрослым и понимал, что так говорят всякий раз, когда положение очень серьезно. Он подумал о Марии, о том районе, где есть горы кристаллов, исполненных положительной энергии, хотя столица Бразилии была крупнейшим средоточием всего того отрицательного, что ему довелось познать в своих медитациях.
Секунды превращались в минуты, люди продолжали пытаться его успокоить - и тут, впервые с момента происшествия, он почувствовал боль. Острую боль, которая раскалывала голову на части и словно распространялась по всему телу.
- Скорая уже здесь, - сказал мужчина, державший его за руку. - Завтра снова будешь ездить на велосипеде.
Но на следующий день Эдуард лежал в больнице, обе его ноги и одна рука были в гипсе, и в ближайшие тридцать дней он не мог оттуда выйти. Ему приходилось выслушивать бесконечный плач матери, нервные телефонные звонки отца. Врачи каждые пять минут повторяли, что самые тяжелые двадцать четыре часа уже позади и что никакой черепно-мозговой травмы нет.
Семья связалась с американским посольством, которое, не доверяя диагнозам местных государственных больниц, содержало свою собственную медицинскую службу и приглашало лучших бразильских врачей, достойных обслуживать американских дипломатов. Иногда, следуя политике добрососедства, они не возражали против использования этих служб и другими дипломатическими представительствами.
Американцы привезли свое оборудование последнего поколения, сделали вдесятеро больше новых проверок и анализов и пришли к тому же заключению, к какому приходили всегда: врачи государственной больницы все оценили правильно и приняли верные решения.
Врачи в государственной больнице были, возможно, и хорошими, но вот программы бразильского телевидения были такими же безобразными, как и в любом другом уголке мира, и Эдуард не находил себе занятия. Мария в больнице появлялась все реже - наверное, нашла себе другого приятеля, который ездит с ней в горы за кристаллами.
В отличие от его непостоянной возлюбленной, посол с женой навещали Эдуарда ежедневно, но отказывались приносить лежавшие дома книги на португальском языке, ссылаясь на то, что ожидают назначения в другую страну, так что незачем изучать язык, который больше не понадобится ему в жизни. Таким образом, Эдуард довольствовался тем, что общался с другими больными, обсуждал с санитарами новости футбола и время от времени почитывал попадавшие ему в руки журналы.
И вот однажды один из санитаров принес ему только что приобретенную книгу, которую, однако, счел "слишком толстой, чтобы ее осилить". И именно с этого момента жизнь Эдуарда пошла по странной колее, которая затем и привела его в Виллете, к утрате чувства реальности, к полному отчуждению от всего, чем в последующие годы будут заниматься его ровесники.
Книга была о мистиках и мечтателях, которые потрясли мир. Это были люди, имевшие свое собственное представление о рае земном и посвятившие свою жизнь тому, чтобы передать свое знание другим. Среди них был Иисус Христос, но был также и Дарвин со своей теорией о том, что человек произошел от обезьяны; Фрейд, утверждавший, что сны имеют важное значение; Колумб, отдавший под залог драгоценности королевы ради поисков нового континента; Маркс с его идеей о том, что все заслуживают равных возможностей.
Были и такие святые, как Игнатий Лойола - баск, переспавший со всеми женщинами, с какими только мог переспать, убивший множество врагов в бесчисленном количестве битв, который однажды, лежа в постели и выздоравливая от полученных в Памплоне ран, внезапно постиг Вселенную. Или Тереза из Авилы, которая всю свою жизнь искала путь к Богу, а встретила Его в тот момент, когда просто шла по коридору и случайно взглянула на одну из картин. Антоний - человек, уставший от своей жизни, который решил уединиться в пустыне и прожил десять лет в окружении демонов, испытывая всевозможные
соблазны. Франциск Ассизский - юноша вроде него, решивший говорить с птицами и бросить все, что запланировали для него в жизни родители.
Тем же вечером, не найдя для себя лучшего развлечения, он взялся за чтение "слишком толстой книги". В середине ночи вошла медсестра и спросила, не требуется ли ему помощь, поскольку только в его комнате еще горел свет.
Эдуард лишь сделал отрицательный жест рукой, не отрывая глаз от книги.
Эти мужчины и женщины потрясли мир, хотя были такими же обычными людьми, как и он сам, как его отец, как его возлюбленная, которую он сейчас терял. Они были полны тех же сомнений и беспокойств, какие уготованы в этой жизни всем людям. Люди, особо не интересовавшиеся религией, Богом, расширением границ ума или достижением иного уровня сознания до тех пор, пока однажды... - в общем, пока не решили однажды все изменить. Книга была тем более интересна, что в ней говорилось о том, что в каждой из этих жизней был некий волшебный момент, заставивший их отправиться на поиски собственного видения Рая.
Эти люди не позволили, чтобы их жизнь проходила как попало, и ради исполнения своих желаний просили милостыню или прислуживали королям; нарушали все правила или навлекали на себя гнев власть имущих; использовали дипломатию или силу, но никогда не отступали от своего пути, всегда находили в себе способность преодолеть любые преграды, обращая их себе в помощь.
На следующий день Эдуард отдал свои золотые часы санитару, который дал ему книгу, попросил продать их и купить все книги на эту тему, какие ему попадутся. Но больше не нашлось ни одной. Он пытался читать биографии некоторых из этих людей, но в них находил лишь описания каждого из этих мужчин и женщин как избранных, воодушевленных, а не как обыкновенных людей, которым приходилось, как и любому другому, бороться за утверждение своих идей.
Прочитанное произвело на Эдуарда столь сильное впечатление, что он стал всерьез задумываться о возможности стать святым, использовать этот несчастный случай, чтобы изменить направление своей жизни. Но у него были переломаны ноги, в больнице ему не являлись никакие видения, он ни разу не прошел мимо картины, которая бы потрясла его душу, у него не было друзей, с которыми он мог бы выстроить часовню в глубине бразильского плоскогорья, а пустыни находились слишком далеко - там, где существовало множество политических проблем. Но даже при этом кое-что сделать он мог: обучиться живописи и постараться показать миру видения, которые посещали тех мужчин и женщин.
Когда гипс сняли, он вернулся в посольство, окруженный заботой, ласками и всеми знаками внимания, каких может удостоиться сын посла от других дипломатов, и попросил мать записать его на курсы живописи.
Мать сказала, что он уже пропустил много часов занятий в американском колледже и пора наверстывать пропущенное. Эдуард отказался: у него не было ни малейшего желания продолжать изучать географию и естествознание. Ему хотелось быть художником.
Улучив удобный момент, он пояснил причину:
- Я хочу рисовать райские видения.
Мать ничего не сказала и пообещала поговорить со своими знакомыми и выяснить, где в городе есть лучшие курсы живописи. Вернувшись вечером с работы, посол обнаружил, что она плачет у себя в комнате.
- Наш сын сошел с ума, - сказала она, вся в слезах. - От этой аварии у него повредился мозг.
- Это невозможно! - с возмущением ответил посол. - Его обследовали врачи, которых рекомендовали американцы.
Жена рассказала о разговоре с сыном.
- Это обычная для подростков блажь. Подожди, и ты увидишь, что все вернется к норме.
На этот раз ожидание ни к чему не привело, поскольку Эдуард спешил начать жить. Через два дня, устав ждать ответа подруг матери, он решил сам записаться на курсы живописи. Он начал учиться цвету и перспективе, а еще он познакомился с людьми, которые никогда не говорили о марках кроссовок или моделях автомобилей.
- Он общается с художниками! - со слезами на глазах говорила мать послу.
- Оставь мальчика в покое, - отвечал посол. - Скоро ему и это надоест, как надоела подружка, кристаллы, пирамиды, благовония, марихуана.
Но время шло, и комната Эдуарда превращалась в импровизированную студию с картинами, которые для родителей не имели никакого смысла: это были круги, экзотические сочетания цветов, примитивные символы вперемежку с молящимися людьми.
Эдуард - подросток, который еще недавно так любил находиться в одиночестве и за два года жизни в Бразилии ни разу не появился в доме с друзьями, теперь толпами приводил в дом странных типов. Все они были плохо одеты, с растрепанными волосами, слушали ужасные диски на полной громкости, пили и курили, не зная меры, демонстрировали полнейшее пренебрежение протоколом добропорядочного поведения. Однажды директрисса американского колледжа вызвала жену посла на беседу.
- Мне очень жаль, но ваш сын, похоже, пристрастился к наркотикам, - сказала она. - Его успеваемость ниже нормы, и, если так будет продолжаться, мы вынуждены будем отчислить его.
Жена пошла прямо в кабинет посла и рассказала ему обо всем услышанном.
- Ты постоянно только и твердишь, что все вернется к норме! - в истерике кричала она. - Твой сын курит наркотики, сходит с ума, у него какая-то серьезнейшая проблема с мозгом, а тебя волнуют только коктейли и заседания!
- Говори потише, - попросил посол.
- Я больше никогда не стану говорить потише, ни за что в жизни, до тех пор, пока твое отношение будет оставаться таким! Этому мальчику нужна помощь, понимаешь? Медицинская помощь! Так сделай же что-нибудь!
Озабоченный тем, что сцена, устроенная его женой, может подорвать его авторитет, и беспокоясь, что интерес Эдуарда к живописи оказался более долговечным, чем ожидалось, посол - человек практичный, знавший, как поступать правильно, - определил стратегию подхода к решению проблемы.
Прежде всего, он позвонил своему коллеге - американскому послу и попросил его разрешения еще раз воспользоваться аппаратурой посольства для обследований. Просьба была удовлетворена.
Он снова отыскал рекомендуемых врачей, объяснил ситуацию и попросил пересмотреть результаты всех ранее проведенных обследований. Врачи, боясь, что против них могут возбудить дело, сделали все в точности так, как их попросили, и пришли к заключению, что обследование не выявило никаких нарушений. Прежде чем посол вышел, они потребовали, чтобы он подписал документ, согласно которому он освобождает американское посольство от ответственности за то, что оно указало их имена.
Сразу же после этого посол направился в больницу, где ранее лежал Эдуард. Он поговорил с директором, объяснил ему проблему сына и попросил, чтобы под видом обычного осмотра ему сделали анализ крови для выявления присутствия в организме юноши наркотиков.
Так и сделали. И никаких следов наркотиков не обнаружили.
Оставался третий, и последний, этап стратегии: поговорить с самим Эдуардом и узнать, что происходит. Только владея всей информацией, посол сможет принять решение, представляющееся ему правильным.
Отец и сын сидели в гостиной.
- Ты вызываешь беспокойство у матери, - сказал посол. - У тебя ухудшились оценки, и есть риск, что тебя не допустят к дальнейшей учебе.
- Папа, оценки на курсах живописи у меня улучшились.
- Я считаю твой интерес к искусству делом похвальным, но для этого у тебя впереди целая жизнь. Сейчас же необходимо закончить среднюю школу, чтобы в дальнейшем я смог позаботиться о твоей дипломатической карьере.
Прежде чем что-либо ответить, Эдуард надолго задумался. Он вновь вспомнил несчастный случай, книгу о мистиках, которая стала всего лишь предлогом, подтолкнувшим его к тому, чтобы найти свое истинное призвание, подумал о Марии, о которой больше ни разу не слышал. Он долго колебался и наконец ответил.
- Папа, я не хочу быть дипломатом. Я хочу быть художником.
Отец уже готовился к такому ответу и знал, как его обойти.
- Ты будешь художником, но сначала закончи свою учебу. Мы организуем выставки в Белграде, в Загребе, в Любляне, в Сараево. При том влиянии, которое у меня есть, я смогу многое для тебя сделать, но только после того, как ты получишь образование.
- Если я последую твоему совету, я выберу самый легкий путь, папа. Поступлю в какой-нибудь университет, буду учиться чему-то такому, что меня не интересует, но что будет приносить деньги. Тогда живопись останется на втором плане, и я в конечном счете забуду о своем призвании. Я должен научиться зарабатывать деньги живописью.
Посла начало охватывать раздражение.
- У тебя, сынок, есть все: семья, которая тебя любит, дом, деньги, положение в обществе. Но ты знаешь, наша страна переживает непростой период, ходят слухи, что начнется гражданская война. Возможно, завтра меня уже здесь не будет, и я не смогу тебе помочь.
- Я сумею сам себе помочь, папа. Поверь в меня. Однажды я напишу серию картин под названием "Райские видения". Это будет зримая история того, что люди до сих пор переживали только в своем сердце.
Посол похвалил решимость сына, завершил беседу улыбкой и про себя решил дать ему еще один месяц: как-никак, дипломатия - это еще и искусство откладывать принятие решения до тех пор, пока проблема не исчезнет сама собой.
Месяц прошел. Эдуард по-прежнему посвящал все свое время живописи, странным друзьям, музыке, которая, вероятно, каким-то образом нарушала его психическое равновесие. В довершение ко всему, его исключили из американского колледжа за спор с преподавателем о жизни святых.
В качестве последней попытки, на сей раз не предусматривавшей откладывания решения, посол снова вызвал сына для мужского разговора.
- Эдуард, ты сейчас в таком возрасте, когда пора принимать на себя ответственность за собственную жизнь. Мы терпели, сколько было возможно, но теперь пора кончать с этим глупым желанием быть художником и готовиться к приобретению профессии.
- Папа, но я для того и учусь, чтобы приобрести профессию художника.
- Если бы ты только знал, как мы тебя любим и какие усилия прилагаем, чтобы дать тебе хорошее образование. Поскольку ты никогда прежде так себя не вел, я могу объяснить происходящее только как последствие несчастного случая.
- Пойми, что я вас люблю больше всего на свете.
Посол смущенно кашлянул. Он не привык к таким непосредственным проявлениям нежности.
- Тогда, во имя любви, которую ты к нам испытываешь, сделай, пожалуйста, так, как хочет твоя мать. Брось на некоторое время эту историю с живописью, подыщи себе друзей из нашего круга и возвращайся к учебе.
- Если ты меня любишь, папа, то не должен просить об этом, ведь ты сам учил меня, что нужно бороться за то, чего хочешь достичь. Ты не можешь хотеть, чтобы я был человеком без воли.
- Я же сказал: во имя любви. Ведь никогда раньше я этого не говорил, сынок, а сейчас прошу об этом. Ради любви, которую ты к нам испытываешь, ради любви, которую мы чувствуем к тебе, вернись домой - не в физическом смысле, а в реальном. Ты обманываешь сам себя, когда бежишь от реальности.
С первого дня твоей жизни с тобою связаны наши самые сокровенные чаяния. Ты для нас все: наше будущее и наше прошлое. Твои деды были государственными служащими, и я боролся, как лев, чтобы начать карьеру дипломата и продвинуться в ней. И все это только ради того, чтобы открыть тебе дорогу, облегчить тебе путь. У меня до сих пор лежит ручка, которой я в качестве посла подписал мой первый документ, я бережно ее храню, чтобы передать тебе в тот день, когда и ты сделаешь то же самое.
Не обманывай наших ожиданий, сынок. Мы уже немолоды, мы хотим умереть спокойно, зная, что ты получил хорошую путевку в жизнь.
Если ты действительно нас любишь, сделай, как я прошу. Если ты не любишь нас, продолжай в том же духе.
Эдуард часами вглядывался в небо над городом Бразилия, смотрел на проплывающие в синеве облака - красивые, но не способные пролить ни единой капельки дождя на сухую землю центрального Бразильского плоскогорья. Он был так же опустошен, как и они.
Если сохранить верность своему выбору, мать в конце концов сляжет от страданий, отец утратит энтузиазм в отношении карьеры, оба будут винить себя в том, что допустили ошибку в воспитании любимого сына. Если отказаться от живописи, видения Рая никогда не выйдут на свет Божий и ничто в этом мире уже не сможет принести ему радости и воодушевления.
Он посмотрел вокруг, увидел свои картины, вспомнил, с какой любовью и нежностью он накладывал каждый мазок, и счел их все посредственными. Он обманывался. Ему хотелось быть тем, для чего он никогда не был избран, и ценою этого было разочарование родителей.
Райские видения были для людей избранных, которые в книгах выступают как герои и мученики своей веры. Люди, с детства знавшие, что они нужны миру. А то, что написано в книге, - это вымысел романиста.
За ужином он сказал родителям, что они правы: это была юношеская мечта, и его интерес к живописи уже прошел. Родители были довольны, мать от радости расплакалась и обняла сына. Все вернулось в норму.
Ночью посол втайне отметил свою победу, откупорив бутылку шампанского, которую один и выпил. Когда он пришел в спальню, его жена - впервые за столько месяцев - уже спокойно спала.
На следующий день они обнаружили, что комната Эдуарда разгромлена, картины растерзаны режущим предметом, а сам он сидит в углу и смотрит на небо. Мать обняла его, сказала, как она его любит, но Эдуард не ответил.
Он не хотел больше слышать о любви: всем этим он был сыт по горло. Ему казалось, что он сможет все бросить и последовать советам отца, но в своей работе он зашел слишком далеко - перешел пропасть, отделявшую человека от его мечты, и назад пути уже не было.
Он не мог идти ни вперед, ни назад. А значит, проще было уйти со сцены.
Еще около пяти месяцев Эдуард пробыл в Бразилии, за ним ухаживали специалисты, установившие диагноз - редкая форма шизофрении, вероятно вызванная аварией с велосипедом. Вскоре в Югославии вспыхнула гражданская война, посла поспешно отозвали, проблемы накапливались слишком быстро, чтобы семья могла о нем заботиться, и единственным выходом было оставить его в недавно открытом санатории Виллете.
Когда Эдуард закончил рассказывать свою историю, был уже поздний вечер, и оба они дрожали от холода.
Пойдем вовнутрь, - сказал он. - Уже накрыли к ужину.
- В детстве, бывая в гостях у бабушки, я подолгу смотрела на одну картину, которая висела у нее на стене. Это была женщина - Мадонна, как говорят католики. Она парила над миром, простирая к Земле руки, с которых струились лучи света.
Самым любопытным в этой картине для меня было то, что эта женщина стояла ногами на живой змее. Я тогда спросила бабушку: "Она не боится змеи? Ведь змея может укусить ее за ногу, и она погибнет от яда!"
А бабушка ответила:
"Змея принесла на Землю Добро и Зло, как говорится в Библии. Матерь Божия управляет и Добром, и Злом силой своей любви".
- А какое все это имеет отношение к моей истории?
- Я знаю тебя всего лишь неделю, так что было бы слишком рано говорить: "Я тебя люблю", а поскольку эту ночь я не переживу, говорить тебе это было бы к тому же слишком поздно. Но любовь - это и есть великое безумие мужчины и женщины.
Ты рассказал мне историю любви. Если быть откровенной, я считаю, что родители желали тебе всего наилучшего, и именно эта любовь почти совсем разрушила твою жизнь. То, что Мадонна на картине у моей бабушки попирает ногами змею, означает, что у этой любви две стороны.
- Я понимаю, о чем ты говоришь, - сказал Эдуард. - Я спровоцировал электрошок, потому что ты меня совсем запутала. Я боюсь того, что я чувствую, ведь любовь однажды уже разрушила меня.
- Не бойся. Сегодня я просила у доктора Игоря разрешения выйти отсюда и самой выбрать то место, где бы мне хотелось навсегда закрыть глаза. Но увидев, как тебя тащат санитары, я вдруг поняла, что твое лицо - это и есть то, что я хотела бы видеть последним, покидая этот мир. И я решила не уходить.
Когда ты спал после шока, у меня случился еще один приступ, и я подумала, что мой час настал. Я смотрела на твое лицо, пытаясь угадать историю твоей жизни, и приготовилась умереть счастливой. Но смерть не пришла - мое сердце снова выдержало, наверное, оттого, что я молода.
Он опустил глаза.
- Не стыдись быть любимым. Я ничего не прошу, только позволь мне любить тебя, играть еще одну ночь на пианино, если у меня хватит на это сил. А за это я прошу тебя только об одном: если услышишь, как кто-нибудь станет говорить, что я умираю, иди прямо в мою палату. Позволь мне осуществить мое желание.
Эдуард долго молчал, и Вероника решила, что он вновь вернулся в свой отдельный мир.
Наконец он посмотрел на горы за стенами Виллете и сказал:
- Если хочешь выйти, я тебя проведу. Дай мне только время взять пальто и немного денег. И мы сразу же уйдем.
- Это ненадолго, Эдуард. Ты ведь знаешь.
Эдуард не ответил. Он вошел в помещение и вскоре вышел с пальто.
- Это на целую вечность, Вероника. Дольше, чем все одинаковые дни и ночи, которые я провел здесь, пытаясь забыть о тех райских видениях. Я почти забыл их, но, похоже, они возвращаются.
- Ну что ж, пойдем. Слава безумцам!
Когда в тот вечер все собрались за ужином, пациенты заметили, что недостает четырех человек.
Не было Зедки - но все знали, что после длительного лечения ее выписали. Мари, которая, по-видимому, ушла в кино, как часто бывало. Эдуарда, который, вероятно, еще не оправился от электрошока. Вспомнив об этой процедуре, все пациенты почувствовали страх и начали свой ужин в молчании.
Но главное - не хватало девушки с зелеными глазами и каштановыми волосами. Той самой, о которой всем было известно, что до конца недели она не доживет.
О смерти в Виллете открыто не говорили. Но, когда кто-либо исчезал, это все замечали, хотя старались вести себя так, будто ничего не произошло.
От стола к столу начал распространяться слух. Некоторые заплакали, ведь она была полна жизни, а теперь, наверное, лежала в небольшом морге, расположенном с тыльной стороны больницы. Голько самые смелые отваживались проходить мимо, даже в светлые, дневные часы. Там стояли три мраморных стола, и, как правило, один из них всегда был занят новым телом, которое было покрыто простыней.
Все знали, что этим вечером там находится Вероника. Те из пациентов, кто действительно были душевнобольными, вскоре забыли, что на той неделе в санатории появилась еще одна больная, которая иногда всем мешала спать, играя на пианино.
Некоторые, услышав эту новость, почувствовали какую-то грусть, особенно медсестры, которые проводили рядом с Вероникой ночи на ургентном дежурстве. Но сотрудников готовили к тому, чтобы они не устанавливали слишком близких отношений с больными, ведь одних выписывали, другие умирали, а у большинства состояние становилось все хуже. Их печаль длилась немного дольше, но затем и она прошла.
И все же большинство пациентов, узнав эту новость, изобразили испуг, грусть, но в действительности вздохнули с облегчением. Потому что в который раз ангел смерти прошел по Виллете, а их пощадил.
Когда Братство собралось после ужина, один из членов группы принес сообщение: Мари не пошла в кино, она ушла, чтобы больше не возвращаться, и передала ему конверт.
Казалось, никто не придал этому особого значения: она всегда была не такой, слишком безрассудной, неспособной адаптироваться к идеальной ситуации, в которой все они жили в Виллете.
- Мари так и не поняла, как мы здесь счастливы, - сказал один из членов Братства. - Мы друзья, у нас общие интересы, свободный режим, мы выходим в город, когда захотим, приглашаем лекторов на интересующие нас темы, обсуждаем их идеи. Наша жизнь достигла совершенного равновесия, а скольким людям там, за этими стенами, безумно хотелось бы этого.
- Не говоря уже о том, что в Виллете мы защищены от безработицы, от последствий войны в Боснии, от экономических трудностей, от насилия, - добавил другой. - Мы обрели гармонию.
- Мари оставила мне записку, - сказал принесший известие, показав запечатанный конверт. - Она попросила меня зачитать ее вслух, как если бы хотела сказать "до свидания" всем нам.
Самый старший из присутствовавших открыл конверт и сделал, как просила Мари. Видно было, что, дочитав до середины, он хотел остановиться, но было уже слишком поздно, и пришлось дочитывать до конца.
"Однажды, будучи еще молодым адвокатом, я читала одного английского поэта, и мне очень запомнилась его фраза: "будь как переливающийся через край фонтан, а не как резервуар, содержащий все одну и ту же воду". Я всегда считала, что он ошибается: переливаться через край опасно, ведь так можно затопить места, где живут любимые люди, и они бы захлебнулись нашей любовью и нашим энтузиазмом. Поэтому всю свою жизнь я старалась вести себя подобно резервуару, никогда не нарушая границ, установленных моими внутренними стенками.
Но случилось так, что по причине, которой мне никогда не понять, у меня возник панический синдром. Я превратилась именно в то, чего я всеми силами старалась избежать: в фонтан, который перелился через край и затопил все кругом. В результате всего этого я оказалась в Виллете.
Вылечившись, я вернулась в резервуар и познакомилась с вами. Спасибо вам за дружбу, за участие, за столько радостных мгновений. Мы жили вместе, словно рыбы в аквариуме, счастливые оттого, что кто-то в определенный час подбрасывал нам корм и мы могли, при желании, увидеть мир с той стороны через стеклянные стенки.
Но вчера, благодаря пианино и одной девушке, которой сегодня, должно быть, уже нет в живых, я открыла нечто очень важное: жизнь здесь, внутри, в точности такая же, как и за этими стенами. И здесь, и там люди собираются группами, возводят свои стены и не позволяют ничему постороннему нарушать их заурядное существование. Они совершают поступки потому, что привыкли их совершать, изучают бесполезные предметы, развлекаются лишь потому, что их вынуждают развлекаться, а остальной мир пусть себе сходит с ума, пусть гниет сам по себе. В лучшем случае они - как мы сами это столько раз делали вместе - посмотрят по телевизору новости только для того, чтобы лишний раз убедиться, как они счастливы в этом мире, полном проблем и несправедливости.
Другими словами, Братство живет, в сущности, так же, как почти все люди за этими стенами, - никто не хочет знать, что происходит за стеклянными стенками аквариума. Долгое время это утешало и приносило пользу. Но мы меняемся, и сейчас я отправляюсь на поиски приключений, хотя мне уже 65 лет, и я знаю, сколько препятствий создаст для меня мой возраст. Я еду в Боснию: есть люди, которые меня там ждут, хотя пока еще ничего обо мне не знают, а я не знаю их.
Но я знаю, что я нужна и что риск одного приключения дороже тысячи дней благополучия и комфорта".
Когда он закончил читать письмо, члены Братства молча разошлись по своим комнатам и палатам, говоря себе, что Мари окончательно свихнулась.
Эдуард и Вероника выбрали самый дорогой ресторан Любляны, заказали лучшие блюда, выпили три бутылки вина урожая 88-го года, одного из лучших в этом веке. Во время ужина они ни разу не заговорили ни о Виллете, ни о прошлом, ни о будущем.
Мне понравилась история со змеей, - говорил он, в который раз наполняя бокал. - Но твоя бабушка была совсем старенькая и не смогла ее правильно интепретировать.
- Я попрошу уважения к моей бабушке! - уже сильно опьянев, воскликнула Вероника - так громко, что все в ресторане обернулись.
- Так выпьем же за бабушку этой девушки! - сказал Эдуард, поднявшись. - Выпьем за бабушку этой сумасшедшей, которая сидит передо мной и, надо думать, попросту сбежала из Виллете!
Посетители снова склонились над своими тарелками, делая вид, что ничего такого не происходит.
- Выпьем за мою бабушку! - повторила Вероника. К столу подошел владелец ресторана.
- Пожалуйста, ведите себя прилично.
Они было притихли, но вскоре вновь заговорили во весь голос, стали нести околесицу, ведя себя неподобающим образом.
Хозяин ресторана снова подошел к столу и сказал, что они могут не оплачивать счет, но должны немедленно выйти.
- На этих безумно дорогих винах мы замечательно сэкономим! - провозгласил Эдуард. - Пора смываться, пока этот тип не передумал!
Но "этот тип" и не собирался передумывать. Он уже отодвигал стул Вероники - казалось бы, вполне учтиво, на самом же деле для того, чтобы помочь ей подняться как можно скорее.
Когда они оказались посреди маленькой площади в центре города. Вероника увидела окно своей комнаты в монастыре, и на какой-то миг сознание прояснилось. Она снова вспомнила, что скоро должна умереть.
- Возьмем еще выпить! - попросила она Эдуарда.
В ближайшем баре Эдуард купил две бутылки вина, парочка уселась рядышком, и попойка продолжалась.
- Так что неправильного в толковании моей бабушки? - спросила Вероника.
Эдуард был уже слишком пьян, и ему потребовались немалые усилия, чтобы вспомнить, о чем он говорил в ресторане. Но ему это удалось.
- Твоя бабушка говорила, что женщина топчет эту кобру потому, что управлять Добром и Злом должна любовь. Это красивое и романтичное толкование, но на самом деле все не так: ведь я уже видел этот образ, это одно из райских видений, которые я написал в своем воображении. Я уже спрашивал себя, почему Пресвятую Деву всегда изображают именно так.
- Почему?
- Потому что Дева - женская энергия - это Великая Повелительница Змеи, которая означает мудрость. Если обратить внимание на кольцо доктора Игоря, можно заметить, что это символ врачей: две змеи, обвившиеся вокруг жезла. Любовь стоит выше мудрости, как Дева выше змеи. Для нее все - Вдохновение. Она не судит о Добре и Зле.
- Знаешь что? - сказала Вероника. - Дева никогда не придавала значения тому, что думают другие. Представь себе, что было бы, если бы пришлось рассказывать всем историю со Святым Духом! Она ничего не рассказывала, а только сказала: "Так было в самом деле". Ты знаешь, что бы сказали другие?
- Конечно, знаю. Что Она сошла с ума! Оба рассмеялись. Вероника подняла бокал.
- Поздравляю. Вместо того чтобы говорить, лучше бы ты писал свои райские видения.
- Я начну с тебя, - ответил Эдуард.
Рядом с маленькой площадью есть маленькая гора. На вершине маленькой горы стоит маленький замок. Ругаясь и смеясь, поскальзываясь на льду и притворно жалуясь друг другу на усталость. Вероника и Эдуард взобрались по склону.
Рядом с замком стоит гигантский кран желтого цвета. У человека, впервые приехавшего в Любляну, создается впечатление, что замок восстанавливают и вскоре полностью отреставрируют. Люблянцам, однако, известно, что кран там стоит много лет, хотя никто толком не знает для чего. Вероника рассказала Эдуарду, что, когда в детском саду детей просят нарисовать люблянский замок, они всегда рисуют его вместе с краном.
- А впрочем, кран сохранился лучше, чем замок. Эдуард рассмеялся.
- Ты должна была уже умереть, - заметил он, все еще не протрезвев, но с явным страхом в голосе. - Твое сердце не должно было выдержать такого подъема.
Вероника поцеловала его, и поцелуй был долгим и сладким.
- Посмотри внимательно на мое лицо, - сказала она. - Сохрани его в глазах своей души, чтобы однажды ты смог его воспроизвести. Если хочешь, начни с него, но займись снова живописью. Это моя последняя просьба. Ты веришь в Бога?
- Верю.
- Тогда ты поклянешься Богом, в которого ты веришь, что нарисуешь меня.
- Клянусь.
- И что после того, как нарисуешь меня, будешь продолжать рисовать.
- Не знаю, могу ли я в этом поклясться.
- Можешь. И я скажу тебе больше: спасибо тебе за то, что ты дал моей жизни смысл. Я появилась на этот свет, чтобы пройти через все то, через что прошла, попытаться покончить с собой, разрушить свое сердце, встретить тебя, подняться к этому замку и позволить тебе запечатлеть мое лицо в твоей душе. Вот единственная причина, по которой я появилась на свет. Заставить тебя вернуться на тот путь, с которого ты сошел. Не дай мне почувствовать, что моя жизнь была бесполезна.
- Может быть, это слишком рано или слишком поздно, но, так же как и ты, я хочу сказать: я люблю тебя. Ты можешь в это не верить, может быть, это просто глупость, моя фантазия.
Вероника обняла Эдуарда и попросила Бога, в которого она не верила, чтобы он принял ее прямо в это мгновение.
Она закрыла глаза и почувствовала, что и он делает то же самое. И пришел сон, глубокий, без сновидений. Смерть была ласкова, она пахла вином и гладила ее волосы.
Эдуард почувствовал, что кто-то слегка толкает его в плечо. Он открыл глаза. Светало.
Вы можете пойти погреться в префектуру, - сказал полицейский. - Еще немного - и вы оба тут просто окоченеете.
За какую-то долю секунды он вспомнил все, что происходило прошедшей ночью. В его объятиях была съежившаяся женщина.
- Она... она умерла.
Но женщина шевельнулась и открыла глаза.
- Что с тобой? - спросила Вероника.
- Ничего, - ответил Эдуард, поднимая ее. - Точнее сказать, случилось чудо: еще один день жизни.
Едва доктор Игорь щелкнул выключателем - светало по-прежнему поздно, зима все тянулась, - в дверь кабинета постучали. Вошел санитар.
Итак, началось, - сказал себе доктор Игорь.
День обещал быть достаточно трудным - во всяком случае? не менее, чем предстоящий разговор с Вероникой. К этому разговору доктор готовился всю неделю, так что сегодняшней ночью едва смог уснуть.
- У меня тревожные известия, - сказал санитар. - Пропали два пациента: сын посла и девушка, которую беспокоило сердце.
- Боже, какие вы бестолковые. Охрана этой больницы всегда оставляла желать лучшего.
- Но ведь раньше никто не пытался бежать, - ответил испуганный санитар. - Мы не знали, что это возможно.
- Убирайтесь! Мне нужно подготовить отчет для владельцев, сообщить в полицию, принять необходимые меры. И скажите, чтобы меня больше не беспокоили, ведь на эти дела по вашей милости уйдет не один час!
Санитар вышел, побледнев, понимая, что большая часть ответственности все равно ляжет на его плечи, ведь именно так облеченные властью люди поступают с теми, кто послабее. Вне всяких сомнений, до конца этого дня его уволят.
Доктор Игорь вытащил блокнот, положил его на стол и собрался начать свои записи, но вдруг передумал.
Он погасил свет, оставаясь сидеть за столом, едва освещенным первыми лучами зимнего солнца, и улыбнулся. Это сработало.
Он помедлил, предвкушая, как через несколько минут начнет, наконец, свой отчет о единственном известном средстве от Купороса - об осознании жизни. И о том, какое средство он применил в своем первом успешном эксперименте на пациентах - осознание смерти.
Возможно, существуют и другие способы лечения, но доктор Игорь решил построить свою диссертацию на том единственном, который он имел возможность всесторонне проверить благодаря одной девушке, которая невольно вошла в его судьбу. Она поступила в клинику в тяжелейшем состоянии с серьезным отравлением и начальной стадией комы. Почти неделю она находилась между жизнью и смертью, и этого времени оказалось достаточно для того, чтобы к нему пришла блестящая идея поставить эксперимент.
Все зависело только от одного - сумеет ли девушка выжить?
И ей это удалось. Без каких-либо серьезных последствий или необратимых процессов. Если она будет заботиться о своем здоровье, то сможет прожить столько же лет, сколько он, или дольше.
Но доктор Игорь был единственным, кто это знал, как знал и о том, что у неудавшихся самоубийц есть тенденция рано или поздно повторять свой поступок. Почему бы не использовать ее в качестве морской свинки и не проверить, удастся ли ему вывести из ее организма Купорос - или Горечь?
И у доктора Игоря созрел план.
Он взял на себя смелость применить средство, известное как фенотал, чтобы симулировать эффект сердечных приступов. На протяжении недели ей делали инъекции этого препарата, и, должно быть, она действительно очень испугалась - ведь у нее хватило времени, думая о смерти, пересмотреть собственную жизнь. Таким образом, в подтверждение тезиса доктора Игоря "Осознание смерти дает нам силы жить дальше" (так будет называться заключительная глава его работы), девушка вывела из своего организма Купорос и, скорее всего, не повторит попытки суицида.
Сегодня он собирался встретиться с ней и сказать, что благодаря инъекциям ему удалось полностью предотвратить дальнейшие сердечные приступы. Побег Вероники избавил его от неприятной обязанности снова лгать.
Доктор Игорь не предвидел лишь одного - "заразности" предписанного им лечения от Горечи. Многих в Виллете испугало осознание медленной и неизбежной смерти. Вынужденные думать об этом, они смогли переоценить и свою собственную жизнь.
Явилась Мари с просьбой, чтобы ее выписали. Некоторые пациенты в свою очередь обратились с просьбой о пересмотре их диагноза. Наибольшую тревогу внушала ситуация с сыном посла, ведь он попросту исчез - ясное дело, пытаясь помочь Веронике бежать.
Скорее всего, они и сейчас вместе, - подумал он. Так или иначе, сыну посла адрес Виллете был известен - на тот случай, если вздумает вернуться. Доктор Игорь был слишком воодушевлен результатами, чтобы обращать внимание на детали.
На какой-то миг у него возникло еще одно сомнение: рано или поздно Вероника поймет, что ни от какого сердечного приступа она не умрет. Обратится к специалисту, и тот ей скажет, что с ее сердцем все в полном порядке. И тогда она сочтет врача, который лечил ее в Виллете, совершенно некомпетентным. Но ведь всем, кто отважился исследовать запретные темы, требуется определенная смелость, и вначале всех их неизбежно ждет непонимание.
Но если на протяжении долгих дней ей придется жить в страхе неминуемой смерти?
Доктор Игорь долго взвешивал соображения "за" и "против" и в конце концов решил: ничего страшного. Она будет считать каждый день чудом - а ведь так и есть, если принять во внимание, каким огромным и насыщенным может стать любое мгновение нашего хрупкого существования.
Он заметил, что свет в окне уже набрал силу, а это означало, что пациенты сейчас, должно быть, завтракают. Вскоре в кабинет потянутся один за другим посетители, вернутся повседневные проблемы, так что лучше сразу же начать делать записи для диссертации.
Он начал скрупулезно описывать эксперимент с Вероникой. Отчет о недостатках системы безопасности Виллете немного подождет.
День Святой Бернадетты, 1998 г.
обращений к странице:10951